Игорь Зарубин - Любовь и золото

— Не ожидал от тебя, Ромка… Не ожидал!.. Малышней прикрыться вздумал… Ну, сученок!.. Теперь уж я тебя засажу!.. Хоть и качал тебя на руках, когда ты младенцем был, а засажу!..

— Дядь Сереж, не надо… — жалобно заскулил Наливайко. — Мы просто покататься хотели…

— Врешь, Ромка… — усмехнулся Кротов. — Я все слышал, о чем вы на барке перешептывались… И про конфеты, и про…

Грохнул выстрел, и речь Сергея внезапно оборвалась. Он удивленно посмотрел на незнакомого подростка, в руке которого все еще дымился странный предмет, похожий на револьвер, затем перевел взгляд на Романа…

Тоненькая струйка крови стекала по виску Кротова. Он приложил ладонь к голове и, прошептав: «Больно…», без чувств повалился на землю…

— Спускаемся! — Боров обернулся к Кроту. — и чем быстрей, тем лучше!

— А не легче ли спрыгнуть? Скорость-то маленькая…

— Ты как хочешь, а я… — Боров перекатился к краю крыши и ухватился за веревочный трап. — Если погибну, прошу считать меня коммунистом! — И вдруг его лицо исказилось страшной гримасой. К своему ужасу, парень увидел быстро приближающуюся длинную черную ленту…

Пассажирский поезд «Новгород-Москва» пытался нагнать отставание и шпарил под восемьдесят, несмотря на то, что колея оставляла желать лучшего и на этом отрезке пути вводилось скоростное ограничение. Впереди идущий товарный состав вскоре должен был свернуть в сторону Минска, и таким образом, трасса оставалась совершенно свободной. Машинист в последний момент увидел вагон, который в полном одиночестве медленно катился под горку, повернул рычаг экстренного торможения, но столкновения избежать не удалось — уж очень коротким было расстояние…

Крот и Боров уже почти выбежали к реке, когда по лесу прокатилась мощная волна оглушающего грохота, будто вражеский самолет сбросил на Спасск многотонную бомбу. На самом деле это товарный вагон после дикого по своей силе удара пролетел, кувыркаясь, несколько десятков метров по воздуху, прежде чем, наткнувшись на толстые стволы столетних деревьев, превратиться в груду металлолома, перемешанного с деревянными опилками…

— Вот тебе и по три кати на нос… — остановившись на мгновение, чтобы перевести дух, проговорил Лысый. — Вот тебе и трюфели с «Мишкой на севере»…

— Мне домой нельзя… — Мертвенно бледный Крот прислонился к березе. — Там батя… Он меня убьет…

— Давай ко мне, — предложил Боров. — Переночуешь, а завтра… Все уладится…

— Пошли, — не раздумывая, согласился Витя.

— Только бы он нас не выдал… Худо будет…

— Не выдаст, — твердо сказал Крот. — Убить может, но предать — никогда…

Кротова-старшего обнаружили следующим утром дачники-грибники. Еле дыша, он лежал неподалеку от железнодорожного полотна, в зарослях крапивы. Его отвезли в областной центр и поместили в реанимационное отделение, но вынуть металлический шарик из головы так и не успели. Вечером, не приходя в сознание, Сергей умер.

…Когда следователь прокуратуры спросил потрясенных, опустошенных, почерневших от горя братьев Кротовых, владеют ли они какой-либо полезной и важной информацией, которая могла бы помочь милиции выйти на след преступника или преступников, оба ответили «нет». Вадим говорил правду. Виктор — врал. Он прекрасно знал убийцу в лицо, но не верил, что приговор уголовного суда будет суров Кротов-младший должен был свершить свой суд, расправиться с убийцей собственноручно, слышать, как он просит пощады перед смертью и видеть, как он мучительно погибает, захлебываясь в собственной крови. Но сделать этого Витя не мог — убийцы не было в городе. Жека исчез из Спасска, будто испарился.

Это было самое трудное путешествие, какое только довелось пережить команде. Матросы еле успевали справляться с работой и под вечер просто валились с ног.

Адмиралу тоже пришлось туго. Теперь он вынужден был напрочь забыть о такой привычной вещи, как слуга и личный повар. Более того, он сам вынужден был чистить себе сапоги, чинить камзол, пока однажды не додумался обшарить все офицерские каюты и запастись одеждой. Но более всего его мучило то, что матросы теперь относились к нему с меньшим почтением, чем раньше. Наверно, это произошло потому, что теперь вокруг Дрейка не было такого количества офицеров и некому было поддерживать дисциплину, а возможно, из-за того, что они считали его своим, ведь он был с ними в сговоре.

Иногда Дрейк вдруг начинал бояться, что матросы вдруг решат убить его и все деньги забрать себе. В такие дни он становился подозрительным, никого не подпускал к себе ближе, чем на десять ярдов, вдруг начинал требовать должного почтения, как в былые времена. Он даже перетащил к себе в каюту одиннадцать мушкетов и держал их заряженными. А у остальных посворачивал замки, чтобы матросы не могли ими воспользоваться.