Оксана Обухова - Пристрелите загнанную лошадь

— Кто там?

— Я. Гарик. Открой!

— Чего нужно?

— Да не ори, — прошипел Гарик, — всех перебудишь.

Я посмотрела на часы — почти час ночи, — трудолюбивые троцкисты давно спят и готовятся к рабочему дню.

— Чего надо?

— Открой или выйди, разговор есть, с интонацией, в которой проскальзывали молящие нотки, сказал Лопата.

— Иди на кухню, — приказала я, — сейчас выйду.

«Если этот гад опять пришел денег просить, придушу бельевой веревкой или прибью сковородой», — прислушиваясь к нетвердым, удаляющимся шагам, подумала я и, вынув из-под подушки электрошокер, положила его в карман и отправилась на ночное свидание.

Невозможно пьяный Гарик сидел на кухонном столе товарищей Кунцевичей и горестно раскачивался. Не слишком доверяя видимости, я оставила между нами три метра свободного пространства и, подойдя ближе к сковородкам, буркнула:

— Что надо?

— Плохо мне, Софья, ох плохо, — признался Лопата и икнул: — Магазин предъяву делает.

— Какую?

— Какую, какую, — икая, передразнил Гарик, — дерьмовую! Вот какую. Говорят наши… эти… канализационные воды, ихние макароны затопили. Тыщь на двадцать. Пиз… ой, врут, Сонька! Какие там макароны?! Мы с Иванычем ходили, смотрели, одна коробочка дерьмом воняет…

— От меня чего надо? — сурово спросила я.

— Свидетелем пойдешь? Я в отказе буду…

— Что-то я не поняла, свидетелем чего?

— Да тряпки этой! Я ж сто лет полы не мыл!! Сукой буду, чтоб мне сдохнуть! — Гарик так стукнул себя кулаком в грудь, что свалился со стола.

— Не ругайся, — хмуро попросила я. — Говори конкретно.

Пьянющий Лопата говорить конкретно не мог. Только лупил себя по впалой груди и слезно ругался.

— Подожди, — остановила я его. — Магазин собирается потребовать с тебя возмещение ущерба, так?

— Ик, — согласился Гарик.

— А ты не соглашайся. Наш дом через полгода сносят, ты подаешь встречный иск жилконторе, запустившей дом до аварийного состояния, и ждешь. Гражданские иски по несколько лет рассматриваются, а через несколько лет по этому адресу не будет ни нас, ни магазина, как юридического лица.

— Чо, чо? — переспросил Гарик.

— Встречный иск, говорю, подавай! — рявкнула я. — Дом сто лет не подвергался капитальному ремонту, трубы сгнили, где твоя вина?

— О-о-о, — протянул Гарик, — ну ты, Сонька, голова-а-а…

— Спокойной ночи, — буркнула я и пошаркала к себе.

Гарик шаркал сзади и громко, забыв о спящих трудолюбивых троцкистах, благодарил. Даже когда я дверь закрыла, стоял под ней и собирал разбегающиеся мысли в кучу — чего и как собирается ответить магазину, как юридическому лицу и лично директору, как лицу физическому.

Ну и зануда, расправляя постельное белье и взбивая подушку, думала я. Включать телевизор и ночник не стала, легла поверх одеяла, положила руки под голову и уставилась в высокий темный потолок. Спать расхотелось. Где-то возле санузла шуршал Лопата и в полголоса материл магазин под ногами, оживший фонарь у складских помещений отбрасывал на стены желтые пятна. Я лежала, таращилась в потолок и думала думу.

Почему Самоед не появился? Его насторожили? Он передумал?

Меня устраивал любой из вариантов, но жаль, что прекратить убийства не получиться. Если он улизнет, Назар Туполев никогда не сможет жить спокойно. Да и я по большому счету тоже. Что засело в голове ненормального убийцы? Если я стану в его глазах основной причины неудачи, не увеличит ли киллер список смертников до пяти персон?

Гарик наконец угомонился, хлопнул своей дверью, и коммуналка погрузилась в тишину.

Через какое-то время часы в комнате Марии Германовны пробили два раза, я уже минут сорок лежала без движения, сна не было. Как, впрочем, и страха. Самоед отдалился, стерся красками и поблек. Я уже не так явно видела его, не представляла лицо человека прильнувшего к винтовке, я так привыкла к странному режиму, что перестала сопротивляться времени без сна. Я никуда теперь не торопилась, просто дышала и смотрела, хотя бы в пустоту.

И, видимо, бездумное, животное состояние обострило чувства и инстинкты. Как-то вдруг, внезапно кожей, не ушами или ноздрями, не взглядом или мыслью, а именно всей кожей, я почувствовала присутствие в комнате другого человека. Рядом кто-то был, воздух в комнате стал гуще. И скопился он у двери, рядом с вешалкой.

Оттуда не доносилось ни звука, темные контуры мебели не поменяли очертаний, все было как всегда — из-за платьевого шкафа выглядывали рукава и полы верхней одежды, повешенной на крюки у входа, белым куском льда возвышался холодильник. Именно когда смолк шум его мотора, мне почудилось чужое присутствие.