Олег Алякринский - Я — вор в законе - Общак

— Че, без завтрака, что ль? — просипел самый старый обитатель карантинного барака семидесятилетний Григорий Локотков по прозвищу Локатор.

— Не вякай! — отрезал сержант и грозно громыхнул толстой связкой ключей. — Пять, минут на оправку — и вперед! После будет тебе завтрак, и обед, и ужин. Три в одном, — и хрипло загоготал.

Джокер свесил голову вниз и увидел, что Тугай как лежал под одеялом, поджав колени под брюхо, так и остался лежать.

— Э, Тугай! — позвал Жорик. — Просыпайся! Поверка!

Одеяло откинулось, и два черных, как угольки, глаза впились в Джокера.

— Ну и хрен с ней, с поверкой. Я-то не убег! — скривил рожу рыжий и осклабился. У него не было трех передних зубов. ^ Пусть сержант проверяет прямо здесь. Башка разламывается. Сил нет подняться. — И он шумно засипел.

— Да хрен ли с ним по пустякам цапаться, — резонно возразил Джокер. — Ему бы только повод тебя в ШИЗО сунуть.

— Ни хера — в карцере воровской дух воспаряет и крепчает в горе! — невесело отшутился Тугай.

Вот за это — за шутковатость и легкое отношение ко всяким житейским тяготам — Джокер сразу зауважал Тугая и даже полюбил. За всю свою недолгую двадцатисемилетнюю жизнь он так уважал разве что только Кабана.

Но сейчас он слукавил — вовсе не заботой о здоровье Тугая объяснялось его желание поскорее разбудить вора. Вчера на сон грядущий у них возник чудной разговор — и Джокер сразу навострил уши, слушал, не перебивал, но и расспросами не докучал. А рассказал ему вчера Тугай, что недавно заслал один важный знакомец ему маляву из Москвы. В ней сообщалось, что тот ищет лихого парня, опытного стрелка, умеющего обращаться с оптикой и, главное, психически уравновешенного, готового пойти на серьезное дело. Такому умельцу было обещано содействие, нехилые бабки, надежная крыша, ну и, естественно, побег с зоны.

Не просидев в карантине и двух недель, но наслышавшись о прелестях прохоренковского «режима», Джокер решил, что три года в этой вонючей дыре — срок нестерпимо долгий. А тут бабки, свобода, живое дело. Было бы грех не воспользоваться удачной мазой и сделать с зоны ноги. Но предлагать самому себя в качестве кандидата ему было негоже. Вот он и вознамерился раскрутить Тугая на дальнейший разговор по поводу этой самой малявки и, даст бог, при случае ввернуть про себя пару-тройку словечек…

— Есть вот какая идэя, — продолжал Шота, пристально глядя на Максима. — Надо подобрать где-нибудь в глубинке подходящего лоха, но лоха ушлого, у которого ручонки порохом опалены и кровушкой мазаны. И чтоб был без комплексов, чтоб за пачку баксов готов был шмальнуть — в кого скажут, не обсуждая. Нужен пацан не из наших, не ангажированный, не из какой-то серьезной команды, иначе потом разборок не оберешься… Одиночка. Или такой, который служил, как верный пес, у кого-то из авторитетных людей, а теперь остался без хозяина.

— Вот это, пожалуй, — веско заметил Кайзер, — самый надежный вариант. Бесхозный пацан.

— Не знаю, можно ли такого найти? — глубокомысленно произнес Шота Черноморский, поднимая очередную рюмку.

Они сидели уже больше часа на террасе узбекского ресторана «Арык» в подмосковных Химках и вели неспешную беседу, расправляясь с огромным блюдом дымящегося жирного плова. Гора оранжевого риса с щедрыми вкраплениями крупных кусочков баранины постепенно уменьшалась с обеих сторон, одновременно опорожнялась и литровая бутылка водки «Русский стандарт», торчащая из заиндевевшего серебряного ведерка с колотым льдом.

— Батоно Шота, — медленно начал Максим Кайзер, — найти такого человека одновременно и легко и трудно. Легко потому, что, если копнуть сейчас по зонам, найдется не один десяток бесхозных пацанов. А трудно потому, что такому пацану ты должен доверять как самому себе. Верно?

Шота задумчиво кивнул и загреб горсть плова. Узбекское яство вор-грузин и русский вор ели по правилам — руками.

— Давай-ка мы двум-трем верным людям разошлем малявки по зонам… Но только чтобы никаких деталей. Все должно остаться конфиденциальным. От кого заява? Кого заказали? Об этом должны знать только трое — ты, я и пацан-снайпер. А Варягу пусть земля будет пухом.

Максим усмехнулся:

— Был у меня один корешок — тот бы справился, верняк. Да вот беда — уже второй год как отдыхает на Ваганьковском.

— То-то и оно, брат, что все верные давно по кладбищам лежат. Так присмотришься, кто выживает? Шушера одна. Смех и грех. Ну да ладно, давай, Макс, чокнемся и выпьем за тех серьезных людей, кто еще жив и кто с нами.