Валерий Барабашов - Крестная мать

Он ушел от явной смерти. Очевидно. Дезертир. Да. Но что? Лучше быть убитым?

Дезертир. Конечно. И еще нахлебник у матери Вани Морозова.

Ну нет. Совсем не так. Татьяна Николаевна позвонила матери Андрея, и та сейчас лее прислала телеграфом деньги, сказала по телефону, что и сама следом выедет, уже взяла билет.

А Татьяне Николаевне он помогает в меру сил: часть домашней работы на себя взял. Она объявила соседям, что гостит, дескать, родственник, племянник с Дальнего востока. По магазинам ходит. Да и с этими ублюдками, Вадиком и Серегой, женщины одни разве бы справились? Бизона бы еще достать. На тот свет, конечно, гада этого надо отправить. Чего с ним церемониться?! Ни за что ни про что человека убил (одного ли?), мужа Татьяны Николаевны, да еще и машину, сволочи, забрали. С такими надо разговаривать, как с той снайпершей из Грозного…

Петушок взбадривал себя этими воинственно-карательными мыслями, убеждал неизвестно кого, что он поступил правильно, сбежав с поля боя. Не один он так поступил, вон, пишут в газетах. Пишут, что вообще эта война не нужна была. Поход на Грозный, на Чечню в целом, генералы не продумали как следует. У них, в генералитете, раздрай, даже некоторые военачальники отказались воевать в Чечне, чего же они хотят от него, рядового десантника? Не одели солдат, как следует, примчали на самолетах в Моздок, оттуда колоннами, с техникой, — на Грозный: вперед, ребята! Ату его, Дудаева! Проучите зарвавшегося генерала! Чтоб знал, на кого хвост задирать. Чтоб слушался российского президента, не нарушал российскую государственность, не крал российскую нефть!..

Попробуй, разберись!

— И все равно, трус и подонок! — перебил себя Петушок и зло стукнул кулаком о кулак. Никак не сходились концы с концами. Вроде бы прав, что сбежал из части, а с другой стороны — предатель и дезертир. И перед Витькой Гусликовым стыдно. Стыдно, и все тут. Он же, Петушок, все хорохорился перед ним, Витькой, подшучивал, наезжал при случае — тот и слабее физически, и гонору в нем поменьше. А вышло вон как. Хоть так поверни, хоть эдак, но все они — и Гусликов, и Ваня Морозов, и Леонтьев, ротный, и сотни других погибших действительно выполнили свой солдатский долг, и теперь Витка с чистой совестью смотрит в телекамеру, говорит своей маме (и всему миру): не беспокойся, у меня все нормально, живой. Грязный, худой, простуженный, но счастливый. И душа у него на месте.

— Гады! Все генералы — ублюдки! Воюют по картам. Бросили нас, солдат, на убой, как скотину. Сволочи!

Петушок запустил в неизвестных ему лично генералов десятиэтажным матом, долго еще перемывал косточки министру обороны и «бездарным мафиозным правителям», но облегчения поток грубой брани не принес. Он окончательно запутался в своих мыслях и выводах по поводу увиденного по телевизору и прочитанного в газетах. Только одно понял: его все время обманывали! Ему внушали только то, что нужно было внушать простому российскому солдату. А пришло время — просто двинули вперед, как пешку, безымянную и безропотную пешку, каких на шахматной доске много, и каких совсем не жалко…

Если и верить кому, так это Витьке Гусликову. Уж он-то по телеку не соврал. Сказал все, как было.

Вечером, когда Татьяна и Изольда были уже дома, появилась мать Андрея — Римма Александровна.

— Я правильно приехала? — с порога спросила она. — Морозовы здесь живут?

— Здесь, здесь, проходите, пожалуйста, — грустно улыбаясь, говорила Татьяна. — Только Морозова я теперь одна.

Петушок, услышав голос матери, выскочил в прихожую.

— Сыночек! Андрюша! Мальчик мой! — застонала, заплакала Римма Александровна. Невысокого роста, в поношенной шубке, в сбившейся на затылок песцовой шапке, она опустила на пол большую дорожную сумку, бросилась к сыну, утонула в его объятиях: она едва доставала ему до плеча. Андрей тоже засопел, неловко гладил мать по спине, успокаивал: «Ну, чего ты, ма? Не надо. Все хорошо».

— Да как же хорошо, Андрюша? — обливалась она счастливыми слезами. — Ты не дома, тебя ищут, сколько раз уже домой приходили из военкомата и милиции… И война еще идет. Сыночек мой, род-неньки-и-ий!

Взволнованная встречей, не выдержала, заплакала и Татьяна. Римма Александровна обняла и ее, притянула к себе — женщины заголосили в два голоса.

— Таня… Танюша… я все знаю, все понимаю, — говорила Римма Александровна. — Потерять сына… кто лучше матери поймет? Господи, за что нам такое испытание? Чем мы перед Богом провинились?