Валерий Барабашов - Крестная мать

Военные фантазии рождались в голове Андрея легко и свободно, и при беглом знакомстве его «биография пленного» вполне могла бы сойти за правду. В Грозном раненых, убитых и контуженных, пропавших без вести и попавших в плен, во всякие другие ситуации, было сколько угодно, сочинить можно любую историю. Тем более, что никто из их первой роты (ротный убит, в живых осталось трое-четверо солдат, не больше) не видел, как он, Петушок, спрятав под бушлат короткий автомат, ушел дворами с поля боя. Да, сейчас можно сказать — спасся, поняв, что в ночной «праздничной» мясорубке у железнодорожного вокзала и президентского Дворца останутся в живых очень немногие и лично его смерть ничего не изменит, одним солдатом больше, одним меньше… Так оно и получилось. Потом, в газетах, он прочитал, что от их полка осталось в живых около роты личного состава, а технику практически всю сожгли на улицах Грозного дудаевские гранатометчики. И по телевизору показывали леденящие душу кадры: у Дворца валялись жуткие в своей вечной теперь неподвижности трупы его однополчан. Живые — конечно, герои. Вон, Витька Гусликов, даже интервью дает. Имеет право. Заверяет родителей, что самое страшное позади, что ничего теперь с ним не случится, что свой солдатский долг они, оставшиеся в живых, выполнят. Родителям за них краснеть не придется.

Ну, это он хорохорится. Это как сказать. Война в Чечне может продлиться долго, и еще неизвестно, что будет с самим Витькой, не увезет ли его на родину «черный тюльпан». Но в любом случае держится молодцом!

Подумав так, Петушок вдруг увидел себя со стороны: рослый здоровенный парень, дезертир, который прячется у матери убитого в Чечне друга-однополчанина, смотрит войну в Грозном по телевизору и еще философствует!

— Трус ты! И сволочь! — сказал себе Петушок без всякой дипломатии. — На снайпершу ту, что убила Морозова, ты поднял руку, не дрогнул, а в открытом бою испугался, бросил товарищей… Предал.

— Да кого предал-то? Кого? — заорал Петушок на всю квартиру, сам удивляясь такому чудовищному повороту мысли. — Нас же просто расстреливали, как зайцев на поляне! Там каждый только и думал, как бы спастись. Даже речь о бое, как о таковом, не могла идти! С кем воевать-то было? Я, да и другие тоже, — я уверен в этом, не видели ни одного боевика! Они все сидели в домах, били из окон, из дверей, из подвалов и чердаков. Заборы — и те стреляли! С кем воевать? И почему гребаные наши командиры не подумали, как надо вести бой на улицах?! Зачем я из-за дураков буду умирать?

В большом волнении Петушок метался по квартире, ненароком опрокинул стул, тут же подхватил его, поставил на место, у стола, мысленно повинился перед хозяйкой дома за допущенные вольности в выражениях и поведении. Конечно, Татьяна Николаевна не стала бы ругать его и поняла бы правильно — она мать. Их же в ту проклятую Новогоднюю ночь послали на смерть, это теперь очевидно. И Ваня бы погиб в том «бою», да и он сам, Петушок, потому что все три «бээмпэшки» их взвода сгорели, убиты почти все десантники — только два водителя, обожженные и раненые, спаслись. Это он, Андрей, выскочил из десантного отделения БМП целым и невредимым, ему повезло, спрятался за угол дома, потом переполз к подбитому танку, отлеживался за гусеницами, выбрав момент, вообще сбежал. Потому и остался в живых. Но потом — сколько стоило ему нервов и хитрости уйти из Грозного! Переоделся в одном из брошенных и разрушенных домов на окраине города, пристал к каким-то беженцам, русским, сочинил для женщин-горемык, покидающих жилье, нажитое, слезливую историю о якобы пропавших в Грозном родственниках, которых он, Андрей, искал и не нашел. Ему поверили, и, более того, с женщинами он удачно миновал милицейские посты, перекрывшие дороги. Его даже не обыскали ни разу, а ведь он зачем-то нес короткий свой автомат, АКСУ, прятал под одеждой. «Продам «Калашникова», деньги будут», — пришла шальная мысль. С нею и прошествовал пол-России. С беженцами же оказался сначала в Назрани, потом сердобольный пожилой ингуш довез его на своей «Ниве» до Нальчика, там он пересел на КамАЗ с ростовскими номерами, но его довезли только до Пятигорска; лишь к вечеру удалось напроситься в загруженную какими-то ящиками фуру до Ставрополя… Голодный, злой, грязный, без денег, он больше суток добирался на перекладных до дома Татьяны Морозовой, в Придонск, совершенно правильно предположив, что уж в ближайшее время, если мать Вани его примет, искать в этом городе не будут.