Сергей Зверев - Объект 623

Это было трудно, практически невыполнимо — гораздо труднее всего, что он сделал раньше. Ночь была в разгаре, она и не думала кончаться. Глеб перевернулся на спину, расправил руки и долго лежал на водной глади, восстанавливая дыхание. Где-то под ним погибала, наполняясь водой, подводная лодка (он сделал многое для мира и спокойствия, но, к сожалению, не уничтожил банду), а над ним мигали и переливались звезды, светила в лицо ядовитая луна — так уж совпало, что именно сегодня было полнолуние. Придя в себя, он начал осматриваться и обнаружил, что западный берег Калабановской бухты значительно ближе, чем восточный. С одной стороны спала Пыштовка, только где-то высоко в центре мигали несколько огоньков. С другой — возвышался горб горы Каурус с ее памятным содержимым. На ум пришла интересная мысль: а было ли слышно на суше то, что творилось под водой, на глубине практически тридцати метров? В принципе едва ли. Глубина, стальной корпус, несколько очередей из сравнительно негромкого оружия. Тем более что лодка уже прошла по бухте порядка пятисот метров, оставив позади себя и гору, и Пыштовку. С обеих сторон возвышались нелюдимые скалы. И, судя по тишине, эпохальное событие осталось не замеченным для всех, кроме ее участников, большинство из которых уже мертвы. Стало быть, и Штайнер не в курсе. И сохраняется вероятность, что он и его люди пребывают в счастливом неведении и еще не покинули базу…

Руки онемели, он их практически не чувствовал. Вернуться к воротам вплавь было нереально. Плавно шевеля ногами, он доплыл до западного берега и просто не помнил, как выбрался на камни! Возможно, он поспал или повалялся в обмороке. Когда очнулся, ночь еще не кончилась. Но где-то над Пыштовкой небо уже покрывалось предутренней серостью. До горы, которую он намеревался покорить, было метров четыреста непроходимого пространства. Он решил их пройти, поскольку ноги в этот час работали лучше, чем руки. Он отдалился по узкому, заросшему можжевельником, серпантину от вод Калабановской бухты, долго лавировал между камнями, запутывая самого себя. Перебрался через русло пересохшего ручейка, где передохнул, и потащился дальше. Он поднимался на возвышенности — брал их пядь за пядью, словно укрепленные высоты, отдыхал, стараясь при этом не садиться (если сядет, уже не поднимется), тащился дальше. Иногда он скатывался вместе с осыпью, но не отчаивался, вспоминал о чем-нибудь приятном и снова шел на приступ…

Когда небо над Пыштовкой стало серым, а горы на востоке очертились оранжевой каймой, он добрался до подножия горы Каурус. Упорству майора спецназа мог бы позавидовать самый упрямый в мире кот. Он самоотверженно карабкался на склон, благо гора в этом месте была голой, как блин, и лишь в отдельных местах из нее прорывались пучки чахлой «всеядной» растительности. Для удобства он соорудил из коряги клюку, и дело пошло веселее. Он поднялся на вершину одновременно с солнышком, которое выглянуло из-за дальнего кряжа над Пыштовкой, озарив спящий поселок, изнемогающего майора, безбрежную гладь Черного моря, играющую всеми оттенками маринистских пейзажей — от лазури до бирюзы. Не сказать, что он был рад этому явлению, но принял его как должное. Чему быть, того не миновать. Он побрел дальше, опираясь на клюку, как старый дед, и через несколько минут вышел к развалинам древней генуэзской крепости, от которой не осталось ни одной стены, а имелись лишь кучки невнятных развалин, сметенные гигантским веником. Расположись эта крепость поближе к поселку, ее давно бы растащил по камешкам рачительный люд. Но в связи с приличной высотой над уровнем моря и отсутствием дороги, это было затруднительно. Мужчина с палочкой медленно брел по развалинам, направляясь к северному склону горы. Его внимание привлек вместительный спальный мешок, лежащий под руинами и совершающий возвратно-поступательные движения. Мешок определенно был не пуст. Рядом с ним наблюдались следы вчерашнего кострища, какая-то одежда, грязные шампуры, шлепанцы, полупустая пластиковая тара. Глеб приблизился, встал, опираясь на корягу. Все понятно — романтический ужин под звездами, последующие приятности в мешке. А в это время под горою шла война… «Ночующие» почуяли недоброе, завозились. Откинулся кусок материи, и наружу выбрались две физиономии — мятые, сонные, испуганные, отчаянно юные, но, слава богу, разнополые. Девчонке было лет пятнадцать, пареньку — немного больше (но права избирать и быть избранным он еще вряд ли достиг). С нескрываемым страхом они уставились на ужасного человека, который возвышался над ними и разглядывал их с недобрым, отнюдь не ленинским прищуром. От такого можно было не только испугаться, но и в штаны наложить (впрочем, сомнительно, что на них там под мешком были штаны) — какой-то зловещий, грязный с ног до головы «пилигрим», небритый, мятый, с мучительным похмельем на опухшей физиономии, да и одет непонятно во что.