Юрий Комарницкий - Возвращение на Подолье

— Пикнешь, отрежу башку, — выбрасывает сверкающую полоску стали. — Узнаешь? — неожиданно для себя самого выкрикивает он, и срывает с лица шарф. — Распрягайся, мразь.

В отблеске уличных фонарей он видит, как вращаются белки ее глаз. Видимо, она знает гнусное свойство своего голоса, не произносит ни слова.

Он снимает с нее золотые серьги, три перстня и кожаный плащ. В кошельке куча денег. Охваченный внезапной тревогой, он, словно волк, сворачивает в переулок и погружается в кромешную тьму.

Василию определенно везет. Плащ оказывается мужским. В кошельке у торгашки баксы. Заявления в милицию можно не опасаться.

“Куда деть золотые перстни?” — он перебирает свои знакомства в этом городе, и наконец находит…

К дому барыги он подъезжает на такси. Домик неказист, но достопримечателен. Здесь проживает долларовый миллионер. В принципе, здесь ничего удивительного нет, кроме того, что миллионер ни разу не сидел и сделал свой бизнес на скупке краденого.

— Эй, Рафик, открывай, не телись. Это я, Пеликан 1.

Тот прилип к глазку, но открывать все еще не решается.

— Раф, змей, ты чего!?. Да я это, Пеликан, в пятницу “откинулся” [44] освободился по истечении срока наказания. !

Наконец дверь открывается. Маленький, толстенький человек пропускает Василия в прихожую.

Насколько дом барачного типа неказист снаружи, настолько роскошна квартира сапожника Мамедова внутри. Неизвестно какими методами, но своих соседей он “выкурил”, сломал стены и захватил еще две квартиры. Без приглашения Василий падает в мягкое кресло, снимает туфли и погружает ноги в белый мех медвежьей шкуры.

Рафик ничего не спрашивает о сроке Василия, подходит к нему и щупает лацкан плаща.

— Английский, что-ли… Почем брал?

Барыга от мозга до костей, Рафик не понимает, что Василию иногда хочется рассказать о своей жизни.

В груди Василия подымается злость. Он вспомнил, как Рафик у него, шестнадцатилетнего глупца, скупал по пятерке за штуку вещи, стоившие больших денег.

Мамедов смотрит на него надменно, как это любят делать восточные. Тогда, в прошлом, этого взгляда он боялся. Теперь ему абсолютно наплевать. В лагере он хорошо изучил подобную трусливую породу. Стоит взять его за кадык, последуют слова: “Да ты что, земляк… ты меня не понял… Давай поговорим!”

— Даю за плащ двадцатку… Он паленый, сам понимаешь…

Василий едва сдерживается.

— Рафик, плащ я не продаю. Вот три перстня… Давай нормальную цену или я ухожу.

Как все восточные, от золота он без ума.

— К-ка-кую просишь?.. Даю за каждую по пятьдесят.

“Страсть, как хочется выколоть один из этих бегающих глаз-маслин.”

Каждый из перстней стоит минимум по двести… платина усыпана бриллиантами.

— Рафик, или даешь за каждый по сто пятьдесят, или я ухожу.

Он вперился в него колючим взглядом.

— Ты чё, Пеликан, они этого не стоят.

Он вспыхивает.

— Ну ты, змей, и наглючий. Запомни, барыжная рожа, — он хватает его за ворот и притягивает к себе, — мне не шестнадцать. Теперь ты за пятерку у меня сможешь только отсосать!

Такие люди не оскорбляются. Достоинство для них пустое слово.

— Ну и как? — спрашивает Василий его, и прячет перстни в карман. Завтра в Рудном я за каждый получу минимум по двести.

Он надрывно вздыхает и отправляется в одну из комнат. Через минуту Василий получает деньги и выходит в ночь.

Двенадцатый час ночи. Сегодня прибарахлиться уже не получится. Но эту проблему он фактически решил. Остается проблема ночевки. Она в его положении очень существенна. Из-под плаща торчат раструбы “шикарных” мелюстиновых штанов. Наметаному глазу первого попавшегося мента этого вполне достаточно, чтоб забрать в участок. “Там будет обыск и в моем положении срок не менее пятнадцати лет.”

“Блат-хат” в городе у Василия море, но все они на ментовском приколе. Знакомых проституток тоже хватает, но шарахаться по ночным борделям чревато тем же.

“Ну, что, Коваль, тряхнем стариной?” — шепчет Василий сам себе, и направляется в близстоящий дом.

Из пяти подъездов в одном все же есть незапертый чердачный лаз. “Пыльно, но перекантоваться можно”.

В углу громоздится груда вонючего тряпья. Ложиться противно, но выбирать не приходится. Он мостит что-то наподобие постели и, наконец, вытягивается в горизонтальном положении.

Опять закрутился калейдоскоп памяти…

После визита в милицию угреватый следователь и капитан его не забыли. Когда он появлялся домой, его ожидал ворох повесток и дикие вопли матери.