Андрей Воронин - Антимавзолей

"Надо переждать, – решил он. – Плевать на убытки! Завтра же в аэропорт и прочь из Москвы! В Египет, в Турцию, в Сиам, к черту на кулички, только бы подальше отсюда!"

Лифт наконец спустился до первого этажа, двери открылись, и Телятников отступил в сторону, чтобы пропустить выходящего из кабины человека.

Вид его вызывал брезгливое удивление. Перед Виктором Ивановичем был старик – низкорослый, горбатый, длиннорукий, когда-то, видимо, очень сильный, а теперь вконец опустившийся. На изрезанных глубокими морщинами впалых щеках серебрилась неопрятная седая щетина, мутные красные глаза слезились, как от ветра. На старике была покрытая отвратительными сальными пятнами болоньевая куртка и мятые, тоже в пятнах, серые брюки. На ушедшей в плечи, вытянутой, как огурец, голове красовался засаленный и драный строительный подшлемник, а на ногах были огромные, как снегоступы, вконец изношенные кроссовки. От старика исходил неприятный кислый запах – тоскливая вонь старости и нищеты. Телятников попятился, давая ему пройти, и задержал дыхание, но старик не торопился уходить.

– Покорнейше прошу прощения, – хрипло, но очень вежливо произнес он, обдав Телятникова волной винного перегара. – Не будете ли вы так любезны угостить меня одной сигаретой? Мне, право, неловко. Обращаться к вам с подобной просьбой, но, как видите, обстоятельства...

– Что вы, что вы, нет проблем, – поспешно сказал Телятников и вынул из кармана сигареты, торопясь поскорее отделаться от этого неприятного типа. Наверно, человек этот знавал лучшие времена, и добрый христианин Телятников почувствовал легкий укол стыда – правда, чего именно он стыдится, Виктор Иванович не знал. – Угощайтесь, пожалуйста, – гораздо мягче продолжал он, протягивая старику открытую пачку. – Не стесняйтесь, возьмите несколько.

– Благодарю вас, – с достоинством ответил старик, – одной будет вполне достаточно.

Он неловко полез своими корявыми, заскорузлыми от грязи пальцами в пачку, силясь ухватить сигарету. Наблюдая за ним, Телятников решил, что пачку придется выбросить.

– Знаете что, – сказал он, – вы возьмите все, у меня дома еще есть.

Говоря это, он разжал пальцы – как оказалось, преждевременно. Старик как раз ухватил ногтями кончик сигареты и потянул ее на себя. Открытая пачка выскользнула из ладони Виктора Ивановича и упала на пол, три или четыре сигареты выпали оттуда и разлетелись в стороны.

Телятников был в высшей степени воспитанным человеком и в подобных ситуациях действовал не размышляя, чисто машинально.

– Простите, я такой неловкий! – огорченно воскликнул он и наклонился, чтобы поднять сигареты.

Горбун вынул из кармана правую руку. Тяжелый угловатый кастет тускло блеснул, описав в воздухе стремительную дугу. Раздался короткий хруст, как будто кто-то с силой всадил кухонный нож в перезрелый арбуз, и архитектор Телятников, не издав ни единого звука, рухнул на мозаичный пол, как бык под обухом мясника.

Действуя с неожиданным для его возраста проворством, горбатый старик затолкал мертвое тело архитектора в кабину лифта и точным пинком отправил туда же сигареты. Ту, которая до сих пор оставалась у него в руке, старик сунул в зубы. Извлеченная из рваного, отвисшего кармана куртки неожиданно дорогая зажигалка звонко щелкнула; горбун закурил и успел длинно сплюнуть на пол кабины, прежде чем двери лифта сомкнулись.

Сергей Воронцов сидел на подоконнике в институтской курилке и, развернувшись вполоборота, смотрел в окно, за которым зеленел молодой травой крохотный внутренний дворик. Дымя сигаретой, Воронцов лениво размышлял о всякой всячине, в том числе и о том, у кого бы стрельнуть деньжат до получки. С деньгами у Сергея по давно сложившейся традиции было туго: зарплату лаборанта в НИИ большой не назовешь, и от хорошей жизни люди в двадцать восемь лет на такую работу не устраиваются.

Воронцов вздохнул. Черт бы побрал это высшее образование! Даже неоконченное, оно приучает человека мыслить критически, а на все вещи, слова и явления, тебя окружающие, взирать со здоровым, научно обоснованным скепсисом. Это качество, которым Сергей обладал в полной мере, мешало ему до конца уверовать в светлое будущее, а привычка мыслить и путем логических рассуждений докапываться до самых корней того или иного явления не позволяла ему обвинить в своих неудачах кого-либо, кроме себя самого. Быть лаборантом в двадцать девять лет – это что, успех или хотя бы залог будущего успеха? Я вас умоляю! Позор это, и больше ничего...