Олег Алякринский - Гастролер

Ничего этого делать я и не мог. Все-таки я был вор, причем вор старой формации, впитавший в плоть и кровь законы блатного мира. Зона, вернее, та атмосфера, которая окружала воровской мир, была мне жизненно необходима. Она была частью моего естества, моей лучшей частью. А законники были моей семьей. В любой, даже самой дружной семье бывают размолвки, ссоры между братьями, но стоит возникнуть внешней угрозе — и семья воссоединяется вновь.

Рядом со мной, отодвинув кресло, присел Федул — добродушный дядька лет сорока, спина — с железнодорожную колею, кулаки — точно пара молотов, и багровый косой бугор шрама между белесыми бровями.

— Можно, Медведь, присесть рядом с тобой?

— Честь окажешь, Федул… Присядь!

— Я с тобой, Георгий Иванович, выпью, мне этого и достаточно. Пускай они там свое пиво тянут, а я водочки, я — как всегда.

Федул казался всем добродушным увальнем — улыбался широко и беззащитно. Он походил на крестьянина, которого только что оторвали от сохи, затянули в отутюженный костюм, который был ему мал, посадили за обильный от яств стол, и он, ошалев от внезапной перемены в жизни, пошел прикладываться то к одной бутылке, то к другой, стал хватать с каждой тарелки, пересаживаться с места на место, словно бы рассчитывая найти еще что-то посытнее. Он и вел себя, как неотесанный крестьянин. — громко смеялся, шумно ел, чавкал и рыгал, был неумерен в проявлениях радости и довольства, — словом, выглядел совершеннейшим дурачком, которого приглашают за стол лишь для тою, чтобы в нужный момент развлечь им гостей. Однако никто из сидевших за столом воров не осмелился бы развлечься за счет этой деревенщины. За внешней безобидностью и веселым добродушием прятались изворотливый ум, упрямство и неукротимая железная воля.

Большую часть жизни Федул провел в тюрьме, в том числе и в одиночке. На его неуемную натуру и добродушный нрав, казалось, не могли подействовать ни толстые стены тюрем, ни мрачные рожи окружавших его начальников. Наоборот, чем безрадостней было его окружение, тем громче гремел его смех.

Я, когда чокался с Федулом, невольно ощутил холодок на спине. Федул не боялся ни милиции, ни тюремной администрации, ни самого черта. Он вообще отличался от других людей хотя бы уж тем, что жил по законам, понятным только лично ему. Например, смертоубийство по молодости лет он вообще не считал грехом и в мокрухе чуть было не достиг совершенства. Но как-то вовремя остановился, перебродил, взгляды резко поменял.

Несмотря на свою причастность к убийствам, он не попадался ни разу и потому, наверное, внутренне чувствовал себя совершенно безгрешным. Когда же он стал вором и принял законы блатарей, запрещавших убивать, он зарекся убивать так же естественно, как раньше отправлял на тот свет… При всей мрачности его прошлого, Федул в общении оставался легким и веселым. Однако это его добродушие могло в одно мгновение обратиться в необузданную ярость, если он замечал неуважение или пренебрежение к собственной персоне.

Меня он уважал и пользовался моим уважением, хотя и признавал мое полное превосходство над собой. Сам будучи раза в два шире и выше меня, старика, он внутренне трепетал передо мной — это чувствовалось в каждом его взгляде и жесте. Это было тем более удивительно, что и мне было рядом с ним неуютно. Подобно природной стихии, Федул не был подвластен никакой узде. С ним требовались тонкость и осторожность, как в обращении с динамитом.

Чокнувшись с Федулом, я пригубил рюмку, а тот одним махом, не моргнув глазом, опорожнил стакан водки, словно проглотил воду; потом сунул сигарету в рот и стал доставать зажигалку из кармана. Федул не представлял для меня опасности, потому что принадлежал к тем людям, которые не умеют скрывать свои симпатии и антипатии. Он любил до самозабвения и так же неистово мог ненавидеть. Если он ибыл хитер, то той простодушной деревенской хитростью, которая не могла перерасти в коварство беспричинно.

— Федул, а сколько ты за раз можешь стаканов глушануть? — перегнулся к нему через стол Граф.

— Шесть! Но под закусь! — ответил Федул, не вынимая изо рта сигареты; один глаз его сощурился, а другой, голубой-голубой, уставился на желтый огонек горящей зажигалки.

— Полтора литра? — весело удивился Граф. — А сколько ты уже выпил?

— Три стакана.

— Может, еще водочки?

— Нет, Граф, меня развезет, и я пойду спать. А у нас еще базар есть.

— Наверное, ты хотел бы, чтобы из водопроводного крана лилась водка, а, Федул? — хитро сощурился Граф, оглядывая сидящих за столом урок, словно приглашая и их поучаствовать в веселье.