Владимир Митрофанов - Телохранитель

– Это у тебя, Андрюха, просто банальная депрессия. Полмира ею страдает, кому нехуй делать! Пей антидепрессанты, – подал голос Данилов, видать, давно привыкший к этому нытью Чебышева.

– Пробовал таблетки – не помогают – только еще хуже! Изжога от них.

– Другого предложить не могу. Только водка! – Данилов кивнул на бутылку, стоящую на столе.

Данилов тут же воспрял:

– Наливай тогда! Надо выпить, снять стресс, а то действительно хер не встанет! – прошамкал он, заглатывая бутерброд с колбасой огромными кусками, почти не жуя. Потом снова налил в рюмку водки до краев и тут же одним махом выпил, стиснул зубы и прикрыл глаза. – Кайф!

Помотал головой, сказал:

– Я вот чего думаю: может, пора и сдохнуть?

– Ну, сдохнешь, и кто к тебе на похороны придет? – ухмыльнулся Данилов. – На похоронах Сталина, хоть и был он злодей, набилось море народу, еще и кучу затоптали; аятоллу Хомейни хоронили одиннадцать миллионов человек!

– Ну, ко мне придут разве что от силы человек десять. А то и меньше, –равнодушно пробормотал Чебышев, явно задремывая. – Да и насрать!

– Я-то уж точно приду, – хмыкнул Данилов. – Все, тормозим пустой базар. Давайте к делу!

«К делу», однако, не получилось, Чебышев вдруг проснулся и сказал:

– И вот что я теперь скажу по истечении многих лет: ей, той девочке, очень повезло, что она не вышла за меня замуж. Я оказался по жизни пустым, никчемным и очень скучным человеком! Она бы умерла со мною со скуки! – Он сделал паузу, потом начал по одному загибать пальцы. – Я ненавижу футбол и всякую спортивную херню, меня утомляют всякие шумные компании, в ночных клубах я скучаю, от вина меня сразу клонит в сон. Я засираю квартиру, не люблю мыть посуду, убираться, душ принимаю только утром и ненавижу прибивать злосчастные полочки. Я никогда много не зарабатывал, не сделал карьеры. Жена считает, что я полный и окончательный придурок и неудачник по жизни. Вероятно, она права.

Он откинулся в кресле, и без того бледное, несмотря на выпитое, лицо его стало еще бледнее. Стало четче видно отросшую за день щетину – она превратилась в настоящий газон. Глаза его светились неземным светом и имели бездонную глубину. Он напоминал запойного пьяницу, которому обещали налить, но еще так и не налили.

– Не слишком-то прибедняйся, Андрюха: ты в жизни никогда не голодал, и всяких приключений у тебя было – дай, точнее – не дай Бог всякому, у тебя есть хороший дом, нормальная машина – зря ее ругаешь – обидится, ты всегда отдыхаешь за границей – минимум два раза в год, грех тебе жаловаться, и военная пенсия уже есть, – с голоду не помрешь, – пожурил его Данилов.

Чебышев с ним не согласился:

– Херня! Это вовсе не признак успеха и богатства. Богатство это накопления, капитал, как у Гарцева. А у меня никаких накоплений нет. Я постоянно чувствую себя бедным. За границей всегда ищу, где подешевле.

– Но с голоду ведь всяко не помрешь!

Чебышев пробурчал что-то невнятное.

Данилов важно надул щеки:

– И все потому что ты свои акции сразу продал и пропил, а я нет и вот теперь – миноритарный акционер «Сургутнефнегаза», частично этим и живу. Вот и на Гарцева Владимира Петровича еще работаю. И платит Владимир Петрович очень хорошо. Гораздо больше, чем «Сургутнефтегаз». Ну и военная пенсия, конечно, копится. Я ее вообще не снимаю. Пускай себе лежит. Если немного добавить, раз в год можно съездить отдохнуть в приличное место…

Тут они чокнулись и выпили еще водки.

Потом Данилов спросил:

– Андрюха, тут вчера один по телеку докапывался: морально ли убивать человека хоть даже и на войне? Почему, мол, на войне можно, а в обычной жизни нельзя? Какая тут принципиальная разница?

Чебышев от этого вопроса отмахнулся:

– Херня. Слышал я про эту дилемму. Таких много. Типа разведгруппа идет через лес на вражеской территории и натыкается на пастушка, который, если его отпустить, непременно их сдаст, и нельзя связать его и оставить в лесу, потому что тогда его съедят волки (волки там непременно водятся) и решается вопрос: убить его или оставить живым. Что ты думаешь по этому поводу, Витя? – обратился он к Ховрину.

Ховрин только пожал плечами. Ни о чем подобном он не слышал и тем более не думал. Тогда Чебышев продолжил:

– Этот классический баян про пастушка кочует из книги в книгу, из фильма в фильм. Конечно же, в представлении обывателя это непременно нестеровский невинный пастушок – мечта педофила. Единая слезинка невинно замученного ребенка и весь мир. Полная херня! Кто был на войне, тот поймет. Таких психологических приколов много: типа, тонет двое, и кого ты спасешь, если можно спасти только одного – и тут разные варианты: например, забулдыгу-слесаря или гениального художника. По мне так пусть оба тонут! Но вот другой вариант: ребенка или гениального художника уже не так прост. Мать или отца тоже. Но в жизни так не бывает: спасают, кого придется.