Владимир Митрофанов - Телохранитель

И сейчас, накрытая по пояс одеялом, с маленькой голой грудью, с сигаретой в руке она впаривала Ховрину про какую-то свою чисто женскую проблему, в которой он, естественно, ничего не понимал.

– И что ты по этому поводу думаешь? – пихнула она его, выдернув из дремоты.

– Я-то откуда знаю? Спроси свою подругу Олю. Ну, эту, как ее… – Ховрин пощелкал пальцами. – Савченко, что ли…

Юля махнула рукой:

– Савицкую? Бесполезно – она беременная. Разговаривать с ней ни о чем невозможно. Несет какую-то херню. Такое ощущение, что она вдруг отупела. Нос заложен, рот постоянно открыт. Все об одном талдычит: где кроватку поставить и все такое. Какой-то комод с пеленальным столиком. И еще постоянно про тонус матки. Кому это интересно? Неужели и я такая буду? И курить придется бросить? Меня мама тоже родила в двадцать. И до сих пор они живут с отцом душа в душу, тьфу-тьфу-тьфу. Отец в последний год даже пить бросил – почти не пьет, только пиво, – у него панкреатит, давление, еще недавно и диабет нашли. Курить только не может бросить. Ну, и футбол смотрит – всех уже задолбал. Орет на весь дом. Накупит пива, сядет на диван и уставится в ящик смотреть все подряд. А когда его друзья иногда приходят – тогда вообще атас!

– Аню тогда спроси… Ты мне про нее как-то рассказывала…

– То же самое. Она полгода назад родила. У нее теперь все разговоры сводятся к тому: что Данечка поел, как Данечка посрал. О чем ни начни говорить, все скатывается туда. Скукота. А ведь была когда-то нормальная девчонка. Неужели и я такой буду? – снова спросила она.

– Родишь – будешь! – буркнул Ховрин, у которого неудержимо слипались глаза, а Юлия его постоянно пихала в бок: «Не спи!» Ей хотелось поговорить.

– Ну, не знаю… Это ужасно.

– Такова ваша женская доля.

– Не спи, блин!

Пытка какая-то.

На другой день, когда Ховрин возвращался от Катиного дома к метро, подвалил серьезный парень:

– С тобой хотят поговорить.

Ховрин подошел к машине. Это был большой черный внедорожник «Тахо». Стекло задней двери опустилось. Ствола с глушителем, впрочем, оттуда не высунулось, но там сидел человек во всех отношениях неприятный. Лицо его было словно жеваное.

– Слушай сюда, малой! Жить хочешь? – прохрипело это лицо.

– А вы, дядя, кто? – оторопел Ховрин.

– Дед Пихто! Мне нужно перетереть кое о чем с твоей девчонкой! Всего пару словечков. Чисто по делу. Один на один. Ты просто постой в стороне. Пять минут.

– Скажите, о чем, я ей передам.

И тут этот жеваный человек словно что-то или кого-то вдруг увидел позади Ховрина, отчего изменился в лице, поднял стекло, и машина тут же умчалась. Ховрин обернулся, но ничего особенного не заметил. И парень, что подходил к нему, тоже куда-то делся.

Тут же записал по памяти номер машины. Подумав, позвонил Печерскому:

– Виктор Станиславович, можно с вами посоветоваться?

Поразило Ховрина, что тот звонку вовсе не удивился. Услышав только начало истории, Печерский буквально заорал в трубку:

– Приезжай сейчас же! Театр «Балтийский дом» знаешь? Рядом правее там есть бильярдный клуб «Шарада». Скажешь охраннику, что ты ко мне, и тебя проведут.

Ховрин проехала туда на метро – до «Горьковской», оттуда пешком дошел до клуба. У клуба стояли, по крайней мере, два "рэнж-ровера", большой «мерседес» и еще много других недешевых иномарок. Подошел к охраннику, тот кивнул и незамедлительно повел его в зал. Тут был полумрак, ярко освещались лишь зеленые бильярдные столы. Тусовочный народ еще не собрался, музыка звучала откуда-то из глубины. Там стояли столики. На стене светились мониторы. Показывали какой-то рукопашный бой. Все, глядя на экран, непрерывно трещали фисташками. Какой-то мужчина с тухлым лицом как всунулся носом в кружку пива, так и не вылезал из нее, словно спал.

В полумраке за обычным ресторанным столиком сидел сам господин Печерский. Стол перед ним был засыпан скорлупками от фисташек. Кружка пива была опустошена наполовину.

Бумажку с записанным номером Печерский сразу передал какому-то человеку, который тут же вышел. Потом спросил:

– Опиши его.

– Довольно противный, лицо изъедено рубчиками, будто раньше были прыщи. Бугристая голова. Старый – лет пятьдесят.

Тут появился человек, которому передали записанный номер, что-то прошептал на ухо Печерскому.

– Ага, – сказал тот. – И чего он от тебя хотел?

Сам Печерский представлял собой гору жира, в которую нередко превращаются бывшие спортсмены-тяжеловесы, когда уходят из спорта и перестают тренироваться. У него был складчатый загривок бегемота, выпиравший сзади над воротником. Его, как борова, можно было резать на сало. В голодные годы на Украине его наверняка засолили бы и съели бы. Там любят сало. При этом он был в явно очень дорогом костюме, с галстуком, на котором блеснула золотая заколка.