Андрей Воронин - Большая игра Слепого

Дюрер, Карпах… – и он принялся сыпать именами немецких художников.

Сиверов, не удержавшись, съязвил:

– И Вагнер.

– Что? – обиделся Скуратович. – Как будто я не знаю, что Вагнер – это композитор! Хотя, был один художник второй половины восемнадцатого века, тоже Рихард Вагнер, пейзажист, но вы наверняка его не знаете.

– Не знаю, – честно признался Сиверов.

– Композитору Вагнеру он и в подметки не годится…

Так вот, я знаю цену полотнам, оказавшимся в Смоленске, я сам их принимал, когда они пришли по железной дороге вместе со всякой рухлядью – буфетами, пианино, кабинетными курантами. Я отбирал их для музея, паковал, составлял каталоги. Представляете, их привозили практически без документов, в описи стояло лишь количество картин. Без авторов, без описания… Если бы я хотел, то повесил бы у себя дома шедевры!

Скуратович тяжело и хрипло дышал. Лицо его, до этого бледное, раскраснелось, он размахивал руками.

– Я мог бы их украсть, но это же достояние, за него заплачено кровью наших солдат!

Скуратович вновь зажал себе рот руками и невнятно замычал. Тамара смотрела на него встревоженно.

– Вам бы лечь спать, – мягко сказал Сиверов, взял старика за руку и попытался поднять его с топчана.

Тот уперся и с мольбой посмотрел на Глеба.

– Еще кофе? – спросил тот.

Скуратович кивнул:

– Если можно…

– Только пообещайте, что потом пойдете спать и успокоитесь, хорошо?

– Я знаю, за что меня хотят убить, – Скуратович не отрываясь смотрел в темный угол, и Глеб понял: он видит там кого-то, существующего только в его воображении, кого-то, кто внушает ему леденящий ужас. – Это все он! Он! – и крючковатый палец старика указал в угол. Затем Скуратович покосился на Глеба и криво усмехнулся:

– Но вы его не видите, да?

– Вижу, – спокойно сказал Глеб.

– Черная перчатка…

Тамара с жалостью смотрела на Василия Антоновича.

– Вам дать капли?

Тот не слышал ее, пребывая в своем, недоступном собеседникам мире:

– Он хотел подменить картины, предлагал мне золотые горы, а потом решил отравить. Немецкая коллекция… Да, он! – речь Скуратовича сделалась совсем невнятной. Он внезапно вскочил и бросился к заплывшему темнотой углу, с остервенением принялся плевать в темноту. – Вот, вот тебе, отравитель, убийца, вор!

– Тише, тише! – зашептала на него Тамара. – Люди спят, вы разбудите.

Скуратович обернулся, схватил приготовленный Сиверовым кофе, прижал стакан к груди.

– Если вы услышите, что меня убили, то знайте, это он!

– Кто он? – поинтересовался Сиверов.

– Он, – сказал Василий Антонович так, словно бы это короткое, из двух букв слово было написано огнем на противоположной стене. Затем еще раз плюнул в угол и вновь превратился в заискивающего старика попрошайку. – Благодарствую, благодарствую, – торопливо говорил он, шаркая ногами и раскланиваясь то с Сиверовым, то с медсестрой. – Благодарствую за кофеек, уважили несносного старика.

– Да уж, – вздохнула Тамара, провожая Скуратовича взглядом. – Страшно иногда становится, когда видишь, во что превращается человек.

– Он и в самом деле работал хранителем в музее? – спросил Сиверов.

– Да, был хранителем музея в Смоленске. Потом поругался с начальством, и его отправили на пенсию.

Может, освободили место для кого-нибудь более молодого. Он продал смоленский дом по совету детей, которые живут в Москве, переехал к ним.

– Ясно, – вздохнул Сиверов.

– Потом дети заметили, что их родитель не в себе.

Тесно стало им жить вместе с ним, вот и сплавили старика в нашу лечебницу. Хотя, по большому счету, он мог бы жить и дома. Я от него эту историю уже раз сто слышала, но каждый раз старик что-нибудь привирает, так что понять, где правда, а где вымысел, невозможно.

– И насчет немецких коллекций он вам раньше рассказывал?

– Нет, про коллекции заговорил впервые, – сказала сестра.

Глеб аккуратно завинтил пластмассовую крышку на банке с кофе, спрятал се в карман.

– Извините, был бы мой, я бы вам его оставил.

– Да-да, я понимаю.

– Значит, ключ я беру с собой, до утра верну.

Тамара, окончательно выбитая из колеи бывшим хранителем Смоленского музея Скуратовичем, напрочь забыла о ключе и только сейчас, увидев блеснувший в пальцах Сиверова металлический цилиндрик, вспомнила.

– Но только, если что, я вам его не давала.

– Естественно. Так что, милая моя, если сейчас что-нибудь увидите, не удивляйтесь.

«Все-таки хорошее воспитание сильно осложняет жизнь», – подумал Глеб, глядя на освещенный настольной лампой письменный стол.