Андрей Воронин - Число власти

По дороге к реанимации он еще дважды сворачивал не туда, но в конце концов все-таки добрался до места. Это было на первом этаже, за окном на лестничной площадке по-прежнему хлестал дождь, о котором Мансуров успел позабыть. На лестнице пахло лизолом и мокрым цементом и было тихо: очевидно, в данный момент за дверью отделения интенсивной терапии никого не возвращали к жизни. А те, кого уже удалось вернуть, вели себя спокойно — сил, наверное, не было буянить...

Стеклянная дверь отделения была приоткрыта. На стекле ярко-красной краской оттрафаречено грозное предупреждение насчет посторонних, за дверью тупичок с единственной дверью и угол коридора. Это было необычно, но очень удобно. В последний раз оглянувшись по сторонам и никого не увидев, Мансуров толкнул дверь и вошел.

Он немного постоял в тупичке, а потом, собравшись с духом, выглянул из-за угла. Он был готов увидеть омоновца, сидящего в характерной расслабленной позе, с широко расставленными ногами и сонным выражением лица, но никакого омоновца в коридоре не было. Стул перед дверью одного из боксов, правда, был, но в данный момент он пустовал. Там, возле стула, на кафельном полу темнело какое-то пятно, будто кто-то пролил жидкость, а потом еще и размазал, оставив широкую полосу. Эта полоса была короткой, она начиналась у дверного косяка и, плавно загибаясь, уходила под дверь бокса. Мансуров сделал осторожный шаг вперед, гадая, что бы это могло быть, и тут же отпрянул, потому что дверь бокса открылась.

Какой-то человек с забинтованной головой, одетый в спортивный костюм, высунулся оттуда по пояс. Мансурову показалось, что это карлик, но спустя мгновение он понял свою ошибку: незнакомец не стоял, а сидел на корточках, оттого и казался таким низеньким. Не вставая с корточек, он оперся о пол правой рукой, вытянулся вперед и быстро, явно второпях, принялся затирать пятно на полу тряпкой, которую держал в левой. Тряпка у него была странная — небольшая, черная, и Мансуров мог бы поклясться, что на ней что-то блестит металлическим блеском — то ли крупная пуговица, то ли пряжка, то ли брошь. Он так и не понял, что это, потому что вдруг увидел в правой руке забинтованного незнакомца пистолет. У пистолета был очень длинный и толстый ствол, и даже Мансуров, ничего не смысливший в оружии, понял, что на пистолет надет глушитель.

Потом человек с пистолетом скрылся в боксе, и дверь за ним закрылась. Мансуров перевел дыхание. В коридоре по-прежнему никого не было. Тогда Алексей вынул из кармана шприц, снял с иглы зеленый защитный колпачок и решительно двинулся вперед.

После полудня неожиданно поднялся ветер. Он гнул верхушки деревьев в больничном парке, шумел в кронах и бился в оконные стекла, как будто снаружи кто-то колотил в них большой пуховой подушкой. По сравнению с ярким солнечным светом туча казалась особенно темной, это было так красиво, что даже Бурый, скучавший в отдельном боксе и из последних сил боровшийся с дремотой, загляделся на этот поединок света и тьмы.

По опустевшим дорожкам парка гуляли пыльные вихри, и какая-то скомканная бумажка, подхваченная ветром, взлетела в воздух, долго реяла из стороны в сторону на высоте третьего этажа, а потом, словно выбрав наконец направление полета, стремительно унеслась куда-то за угол и там исчезла.

Потом туча накрыла больничный парк, погасив солнце. В окно хлестнул дождь — сильный, конечно, но вовсе не тот апокалипсический ливень, которого можно было ожидать, наблюдая за неумолимым приближением тучи. По оконному стеклу заструилась вода, брызги залетали в приоткрытую форточку. Бурый спохватился, встал с кровати, убрал с подоконника забрызганный мобильник и закрыл форточку.

Капли застучали по жестяному карнизу, заглушая шум ветра в мокрых верхушках деревьев. Смотреть за окном стало не на что. Бурый зевнул, едва не вывихнув челюсть, и вытер мобильник рукавом. На нем был спортивный костюм из какой-то водоотталкивающей синтетики, которая и не подумала впитать в себя дождевую влагу, а только размазала ее по дисплею телефона. Бурый беззлобно матюгнулся, энергично потер аппарат об зад своих спортивных штанов, но с тем же результатом: водяные пупырышки на прозрачном пластике дисплея уменьшились в объеме, но при этом их стало больше.

— Блин, — сказал Бурый, взял висевшее на спинке кровати вафельное полотенце и вытер мобильник насухо.

Ему было скучно. Газеты и журналы, переданные пацанами, он уже прочел от корки до корки — даже те рубрики и разделы, в которые сроду не заглядывал, — по телевизору в ординаторской шел бразильский сериал, от которого у Бурого появлялось непреодолимое желание наложить на себя руки, а больше заняться было нечем. Некоторое время Бурый развлекался тем, что нажимал кнопки и щелкал тумблерами какой-то медицинской хреновины, стоявшей в углу и накрытой прозрачным целлофановым чехлом. У хреновины был светло-серый жестяной корпус с небольшим экранчиком, а также уйма разноцветных лампочек, каких-то шкал, трубок, шлангов и проводов, торчавших из нее во все стороны. Сколько Бурый ни тыкал пальцем в кнопки, сколько ни щелкал переключателями, хреновина не реагировала. Она стояла на специальной подставке с резиновыми колесиками. Бурый немного отодвинул ее от стены, просунул забинтованную голову в образовавшийся зазор и поискал сетевой шнур. Розетка на стене была, а вот шнур отсутствовал начисто — надо полагать, Бурый был далеко не первым пациентом, в ком проснулась детская любознательность, и персонал больницы принял меры против любителей щелкать тумблерами и давить на кнопки.