Андрей Воронин - Повелитель бурь

Слепой, казалось, о чем-то задумался.

— Понятно, — сказал он после долгой паузы. — Значит, высшее духовенство выступило на защиту священной коровы.

— Не надо иронизировать, — сказал Потапчук. — Ну, допустим, выступило. Сам посуди, могло ли быть иначе? МЧС, пожалуй, единственная на сегодняшний день структура, которая пользуется у рядовых обывателей авторитетом и уважением. Должно же быть в государстве хоть что-то, вызывающее уважение у собственных граждан!

— Это порочная логика, — непримиримо возразил Сиверов. — Я же не предлагаю выступить в прессе с громкими разоблачениями. Наоборот, я предлагаю потихонечку сделать так, чтобы МЧС не только вызывало уважение, но и было этого уважения достойно. Дурную траву с поля вон — молча, без шума и пыли… А? А не то этот умник, который там засел, окончательно зарвется, и рано или поздно какой-нибудь борзописец раструбит о его подвигах по всему миру. Где оно тогда будет, это ваше уважение, что от него останется?

Федор Филиппович незаметно для себя закурил новую сигарету.

— Не знаю, — задумчиво сказал он. — В общем-то, ты, наверное, прав. Но у нашего начальства на этот счет иное мнение.

— У вашего начальства, — поправил Глеб. — Я человек штатский, и мнение вашего начальства меня интересует лишь постольку… Словом, совсем не интересует. И ваша голова тут ни при чем. Гарантирую, что вы останетесь в стороне.

Потапчук сердито закряхтел.

— Не понимаю, чего ты взъелся, — сказал он. — Откуда такое обостренное чувство справедливости? Даже если преступление имеет место, то какое тебе-то до него дело? Понимаю, что это звучит цинично, но, согласись, в одиночку мир не переделать, патронов не хватит. Чеченская война, например, под определенным углом зрения тоже выглядит как преступление, но ведь ты же по этому поводу не рвешь на себе нижнее белье!

— Не рву, — внезапно успокаиваясь и беря обычный шутливый тон, согласился Сиверов. Не имею такой возможности, потому что нижнего белья у меня в данный момент всего одна пара.

— То-то же, — проворчал генерал. — С голой задницей ходить никому не хочется. Даже ради справедливости.

— Федор Филиппович, — все так же весело и непринужденно сказал Глеб, — а что у вас в портфеле? Зачем вы вообще сюда приехали?

Генерал невольно дотронулся рукой до своего портфеля. Портфель был увесистый, поскольку, помимо нескольких пар белья и носков, конверта с деньгами и паспорта на имя инженера Корнеева, там лежал семнадцатизарядный австрийский «глок» с двумя запасными обоймами и глушителем. Потапчук и сам толком не знал, зачем прихватил с собой «сувенир», о котором его никто не просил; просто ему показалось, что пистолет может пригодиться Слепому, и он выбрал из своей личной коллекции наиболее подходящее оружие.

Федор Филиппович усмехнулся.

— Ладно, — сказал он, — считай, что ты меня поймал. Хотя, заметь, я мог бы в этом и не признаваться. И все-таки я бы хотел услышать хоть что-то конструктивное. Факты у тебя есть? Или ты просто решил перешлепать всех спасателей в округе на основании смутных подозрений?

Глеб без спроса выудил из его пачки сигарету, щелкнул зажигалкой, несколько раз глубоко затянулся и рассеянно бросил сигарету под ноги.

— Трава, — повторил он. — Факты есть, Федор Филиппович. Может, пройдемся? Вы мне купите чебурек, потом сходим на пляж, искупаемся, а заодно и потолкуем.

Потапчук встал, повесил на руку пиджак и взялся за горячую ручку портфеля. Они двинулись вниз по улице, спускавшейся прямо к морю, стараясь держаться в жидкой тени росших вдоль тротуара пыльных фруктовых деревьев. Возле продуктового киоска Глеб остановился, и Федор Филиппович, притворно ворча, купил ему хот-дог. Дальше Сиверов шел, с аппетитом жуя и обильно капая на мостовую жидким кетчупом. Генерал недовольно косился на него, но от комментариев воздерживался: судя по всему, его агент и впрямь основательно проголодался. Наблюдать за ним было даже интересно: Потапчуку никогда прежде не приходилось видеть Сиверова в таком амплуа, и он вынужден был признать, что Слепой способен одинаково непринужденно держаться как на светском рауте, так и на пыльной улице.

Глеб, не переставая жевать, посвятил его в подробности своих приключений. Факты в его изложении выглядели вполне однозначно: Потапчук не верил, что Слепой, в каком бы состоянии он ни находился, мог спутать взрыв тротиловой шашки с ударом грома. Рассказывая о том, как нашел на берегу ручья наполовину занесенный грязью труп Гургенидзе, Глеб был спокоен, но генерал, наконец, понял, зачем ему понадобилось по собственной инициативе лезть в это запутанное дело. Ближе к концу рассказа Федор Филиппович почти перестал слушать, целиком уйдя в решение сложного вопроса: как ему теперь быть? Запрещать Слепому вмешиваться в это дело бесполезно: оно касалось его лично, а на воинскую дисциплину, как справедливо заметил сам Глеб, ему уже очень давно было наплевать. А с другой стороны, зачем это нужно — запрещать? Ведь это же не кто-нибудь, а Слепой! Он сто раз подумает, и только потом, избавившись от последних сомнений, возьмется за оружие. А уж когда возьмется, тут и комар носа не подточит… А начальство наверняка не станет ругать генерала Потапчука за то, о чем никогда не узнает.