Андрей Воронин - Русская сталь

Секретарша кивнула, Лаврухин подумал про себя, что она, возможно, плохо владеет чужим языком. При работе на печатающей машинке это ни к чему — делопроизводство в посольстве все равно ведется на русском.

Выглянув через витринное стекло, он увидел господина с газетой. Тот уже закончил телефонный разговор и прогулочным шагом направлялся в сторону кафе, на ходу закуривая сигарету.

Надо передать записку как можно скорей. Только бы девица не дернулась, не выкатила глаза, решив, что ей делают непристойное предложение. В Москве его, наверное, делают не так, но откуда ей знать, как бывает в Германии?

Лаврухин еще раз скосил глаз в сторону приближающегося немца. Тут ему пришло в голову, что дама за стойкой в нарядном переднике тоже скорее всего знает в лицо сотрудников советского посольства и сообщает куда следует любую, даже самую обыденную, информацию. Наверняка отметила для себя, что сегодня рядом с русской секретаршей пристроился некто лет сорока пяти на вид, светлоглазый с легкими залысинами, в мешковатом, старомодном плаще.

Очередной посетитель перекрыл буфетчице видимость. Лаврухин потянулся за салфеткой и выпустил из рук записку, скатанную в шарик. Выпустил так, чтобы шарик прокатился несколько сантиметров по полированному дереву и очутился возле блюдца секретарши. Не успела она поднять удивленных глаз, как он едва слышно шепнул по-русски:

— Возьмите, это очень важно. Вытер губы от сахарной пудры и встал из-за стола.

На следующий день после передачи записки Лаврухин явился вечером на Гумбольдтштрассе. Он специально выбрал место достаточно далекое и от мебельного магазина, и от склада, и от своей квартирки на окраине. Даже если послание попадет в руки нацистов, оно не даст им существенной зацепки.

Вот и остановка трамвая. Мокрый асфальт, мокрые рельсы, люди под мокрыми зонтами. Как некстати этот чертов дождь — вдруг он смыл написанное?

Лаврухин двигался по тротуару близко от стен домов, делая вид, что пытается защититься таким образом от косых струй. Изо всех сил он старался выглядеть обычным прохожим и сильно не присматриваться к кирпичной кладке.

Встал под навесом на остановке, вытер ладонью мокрое лицо. В ожидании трамвая можно переминаться с ноги на ногу, разворачиваться туда-сюда. Нигде ничего похожего на цифры номера.

С досады Лаврухин прикусил губу и запрокинул голову кверху. И тотчас увидел цифры, мелко и неаккуратно нарисованные мелом на внутренней стороне навеса. Рядом было несколько раз намалевано по-немецки «Хайль» и красовались корявые свастики. Все в целом выглядело мазней подростков, не знающих, куда выплеснуть энергию.

Сев в трамвай, Лаврухин доехал до конечной. Ждал, пока сойдет последний из пассажиров, которые сели одновременно с ним. От конечной двинулся пешком, ступал в лужи, не разбирая дороги. Неужели он в самом деле готов сотрудничать с красными, предать то дело, ради которого гибли соратники на Дону, на Кубани, в Крыму? Как бы они оценили его шаг, если б восстали сейчас из могил?

Слишком многое изменилось с тех пор, родились такие чудища, о которых раньше понятия не имели. Он попробовал бы объяснить, убедить боевых друзей в правильности своего выбора. Но вначале надо сделать этот выбор.

В отблеске вечерних берлинских огней, расплывающихся на мокром стекле, он долго смотрел на телефон, затем набрал номер.

— Алло, слушаю.

— Это я. Надо договориться о встрече.

— Чем раньше, тем лучше. Если дело действительно серьезное. Мы правильно вас поняли?

Чертовы коллективисты! Не могут говорить от себя — «мы» да «мы». Как будто каждый выступает от имени всего трудового народа. Ничего не поделаешь, придется терпеть.

— Где вы сейчас?

Лаврухин огляделся в поисках таблички с названием улицы. Он еще недостаточно хорошо знал весь огромный город.

— Аугсбургерщтрассе, дом тридцать два? — уточнил голос в трубке. — Отлично. Пройдите вперед до сквера, я подъеду на «Опеле».

— На машине?

— Не волнуйтесь, не на посольской. Идите не спеша, пока доберетесь, я как раз буду.

Бывший майор все-таки дошел раньше, сказалось нетерпение. Остановился в неосвещенном месте, внимательно глядя на пустынную проезжую часть. Фонарь четко высвечивал рисунок дождя, мокрые листья кленов казались неправдоподобными, будто вырезанными из крашеной жести.

Лаврухин понимал, что ставит на карту не только свою жизнь, но и нечто большее — смысл этой жизни. Если он неправильно оценил ситуацию, если Сталин и Гитлер найдут общий язык, новая сталь только поможет коммунистам укрепить свою власть над Россией, поработить другие народы.