Андрей Воронин - След тигра

Он огляделся. Горобец, подстелив под себя спальный мешок, лежала на спине, опираясь затылком на скрещенные руки. Она не спала — Глеб видел, как поблескивают, отражая пламя костра, белки ее глаз, устремленных в звездное небо. Возчиков ковырялся в очках, кряхтя, сопя и то и дело поднося очки поближе к костру в попытках разглядеть микроскопические винтики, которые безуспешно старался поджать. Лицо у него было скорбное, глаза близоруко щурились, и Глебу стало его жаль. Ну, не свинство ли, в самом деле, заставлять человека с плохим зрением копаться в механизме, который и с нормальными глазами еле-еле разглядишь?

— Дайте сюда, — сказал Глеб, протянув руку, — пока совсем не сломали.

Возчиков с многословными изъявлениями благодарности отдал ему очки и нож. Глеб прищурился, разглядел маленькую, сильно попорченную стараниями Возчикова головку винта, который удерживал дужку, и двумя точными движениями зажал винт намертво. Затем он для профилактики проделал ту же операцию со второй дужкой и вернул очки счастливому владельцу, который немедленно вцепился в них обеими руками и принялся лихорадочно протирать стекла.

Глеб заметил, что Возчиков не вернул перочинный нож Евгении Игоревне, а опустил в карман, но промолчал. Какое, в самом деле, это могло иметь значение? Бросить карабин Тянитолкая они не отважились, и весь остаток дня Олег Иванович тащил на себе и оружие, и рюкзак убитого. Да и теперь все оставшееся в наличии оружие экспедиции — два карабина и снайперская винтовка — лежало буквально в метре от левой руки Возчикова, сваленное в кучу, как дрова. Исключение составляли только парабеллум Горобец да «глок» Слепого — оружие, от которого здесь, в тайге, не было никакого прока, если не считать двух подстреленных утром зайцев.

Глеба все сильнее клонило в сон. Он встряхнулся, сел ровнее, поджав под себя ноги, и опустил руку в карман куртки. Пальцы привычно нащупали стеклянный цилиндрик, пробежались по рубчатому ободку капроновой пробки. Сиверов знал, что в ампуле осталась всего одна таблетка, и какое-то время колебался, прежде чем принять решение. Затем, не скрываясь, вынул ампулу, открыл, вытряхнул таблетку в рот вместе с болтавшимися на дне крошками, а пустой цилиндрик бросил в костер.

— Что это? — с любопытством спросил Возчиков.

— Биоактивная добавка, — вежливо пояснил Глеб. — У меня, видите ли, трудности с пищеварением.

— Но ведь БАДы надо принимать вместе с пищей, а не вместо нее! — воскликнул Возчиков. — Это я вам как биолог говорю!

Глеб проигнорировал это замечание, поскольку единственный ответ, вертевшийся на кончике его языка, состоял в предложении вернуться и выкопать одного из похороненных днем мертвецов, если уж уважаемого доктора биологических наук так сильно беспокоит отсутствие пищи. Это было несправедливо и не слишком остроумно, потому Глеб и промолчал.

— Так вот почему ты не спишь по ночам, — сказала Евгения Игоревна. Повернув голову, она с интересом смотрела на Глеба. — Доверяй, но проверяй, так? Ну, и что это было?

Она назвала наименования двух препаратов, знать о существовании которых гражданским лицам, строго говоря, не полагалось. Глеб удивленно приподнял брови.

— Однако, — сказал он, — вы, господа ученые, разбираетесь не только в устройстве пищеварительного тракта кольчатых червей!

— Так что это было? — настойчиво повторила свой вопрос Евгения Игоревна.

— Ни то, ни другое, — солгал Глеб, внимательно наблюдая, как чернеет и сминается, на глазах утрачивая правильность очертаний, лежащая на золотистых от жара углях тонкая стеклянная трубочка.

Горобец еще некоторое время разглядывала его, ожидая продолжения, а потом снова устремила взгляд к звездам.

Сиверов прислушался к своим ощущениям и вынужден был констатировать, что таблетка помогла как мертвому припарки. Спать ему хотелось по-прежнему и даже еще сильнее, пламя костра дрожало, расплывалось и меркло перед слезящимися, воспаленными глазами, а внутрь головы будто песка насыпали — такая она была тяжелая. «Удар нанесен тяжелым тупым предметом, — вспомнил Глеб, — возможно, головой…»

Чтобы хоть чем-то занять этот тяжелый и тупой, неумолимо клонящийся к земле предмет, Глеб начал мысленно сочинять письмо генералу Потапчуку. Работа сразу же застопорилась, потому что Сиверов не мог решить, какой из шедевров эпистолярного жанра взять за образец: письмо Ваньки Жукова или послание запорожцев турецкому султану. Затем ему показалось, что он нашел компромисс: писать нужно было в стиле тех писем, что сочинял, скитаясь в песках, красноармеец Федор Иванович Сухов. «Точно! — воодушевился он. — Тем более что у нас с ним, если приглядеться, очень много общего. Например, он Федор, и я тоже Федор… В некотором роде. Он сочинял письма в уме, и я их так же сочиняю… Только вот беда: хоть убей, не вспомню сейчас, как его жену звали… Марфа? Марья? Глафира? Нет, не помню, забыл. Впрочем я ведь собрался писать не чьей-то там жене, а Потапчуку. Он тоже, кстати, Федор, хоть и генерал. А еще спешу сообщить вам, любезный мой Федор Филиппович, что вышла у меня непредвиденная задержка… Впрочем, пардон, о чем это я? Какая задержка? Чего задержка? А? То-то… Разве что подписаться именем его секретарши… Так у него и секретаршу звать капитаном Нистратовым. Опять какая-то ерунда получается…»