Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

Но объяснять — одно, а делать — другое. Словами не опишешь, как сделать тень у глаз выражением скорби, а не следом от кулачного удара. И нельзя объяснить, отчего свет на лбу в сознании зрителя ассоциируется со святостью и мудростью, а не просто со сверкающей лысиной. Это — талант и вдохновение, а они описанию не поддаются.

Аля сидела тихонько, боясь даже громко вздохнуть. Не прошло и двух часов, как она увидела себя со стороны, правда, еще без лица. Но парящая фигура уже готова была выпорхнуть из холста и унестись куда-то в неведомые дали.

Серега собирался взяться за лицо, но тут послышался голос Зинки:

— Эй, молодые, обедать будете?

— Обед — это святое.

Серега наскоро пихнул кисти в банку с керосином, оттер краску с рук и скинул испятнанный халат. Перед тем как начать работать, он снял свой дареный костюм и рубашку и переоделся в обычную свою поношенную одежду, которую привез от Али, вытащив из ящика с грязным бельем. Теперь пришлось опять переодеваться.

Зинка соорудила суп из рыбных консервов, а также колбасу с лапшой. Колбаса, видимо, у нее была привозная, из Москвы, потому что в здешних местах о свободной продаже колбасы вспоминали только старожилы, помнившие времена культа личности. Аля ела с видимым аппетитом, но изредка поглядывала на Серегу, должно быть, спрашивая: «А что это? Тоже необходимо для того, чтобы не стать мещанином и рваться к звездам?»

— Вы как, жениться-то думаете? — поинтересовалась Зинка в лоб. — Или так, погуляете, пока не надоест?

— Пока не надоест, — ответила Аля.

Серега при этом и рта раскрыть не успел.

— А если залетишь невзначай? — спросила Зинка.

— Невзначай дуры залетают, — вежливо улыбнулась Аля.

— А ты, значит, умная?

— Подозреваю, что да.

Зинка подозрительно запыхтела; разговор принимал конфликтный оборот и мог кончиться черт-те чем. Серега счет за благо вмешаться:

— Ты, сестренка, не встревай. Вы сегодня уедете, мы останемся. Нам проще разобраться будет.

— Да уж, вы разберетесь! — Зинка сузила глаза, как щелки, и Сереге показалось даже, что она немного похожа на представительницу какого-то из народов Севера. — От ваших разборов дождешься хорошего! Не хотелось говорить, но скажу: не будет тебе, парень никакой удачи! И помни: полдома мои! Плати мне половину, можешь сюда хоть черта приводить!

— Дался тебе этот дом, — проворчал Домовитое, — будто нам жить негде.,

— Негде, есть где — это дело десятое. Раз он богатый — пусть деньгу гонит.

— Сейчас исполком закрыт, — сказал Серега, — воскресенье! Может, задержишься до оформления?

— Ну уж нет! — проворчал Домовитое. — Она, конечно, если сдурела — пусть остается, а я сегодня снимаюсь. Еще раз за билетами стоять не буду. Мне еще к себе в Тамбов надо.

Зинка посмотрела на него так, что Домовитое немного поежился, будто стоял на мостике своего корабля под ледяным ветром Берингова моря. Это, конечно, метафора: на кораблях вообще-то бывают довольно удобные и укрытые от ветра помещения. Однако храбрый кап-раз, видать, во всяких переделках бывал, умел справляться с бушующей стихией. От его ответного, очень солидного взгляда, Зинка — вот удивительно — то! — резко скисла. Видимо, она уже знала, что домовитовский кулачок размером с дыню «колхозницу» представляет собой весомый, аргумент. И вероятно, то, что этот кулачок вдруг сжался, показалось ей дурным предзнаменованием.

— Да что мне в конце концов, — вздохнула Зинка. — Кошка бросила котят, пусть гуляют, как хотят.

Кулак Домовитова поощрительно разжался. Дальше обедали молча. Странно, но Сереге стало жалко Зинку. Возможно, здесь, перед ним и Алей, она разыгрывала какую-то роль, пыталась создать образ волевой, властной и хозяйственной женщины, похожей на ту, какой была когда-то их мать. Домовитов, из каких-то свою соображений, до поры до времени благодушно позволял ей быть такой. Может быть. И ему самому захотелось предстать перед братом жены эдаким ленивым, сонным мужем-подкаблучником. Однако теперь „спектакль кончался. И выяснялось, что это он хозяин,' отец-командир, грозный, здоровенный мужик, который небось и личный состав, и семейство держит в ежовых рукавицах, и от его голоса по корабельной трансляции чайки на палубу валятся. А Зинка, поиграв в командиршу, превращалась в обычную, замотанную делами бабу, которая вот-вот станет бабкой. И ей приходится до блеска драить квартиру, готовить обед или ужин, слушать надоевшие разговоры о морских делах и по три-четыре месяца жить без мужа. Да еще и получать, того гляди, вот этим кулачком по загривку, если вдруг Домовитову доложат, что она как-то раз сходила в кино с каким-то гражданином.