Леонид Влодавец - Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

— Наконец-то заехала! — сказала бабушка бойким голоском, в котором улавливались какие-то комсомольские нотки тридцатых годов. — Пороть тебя некому! А это, значит, Сережа. Верочка мне уже говорила. Видный, крепкий. Не подумаешь, что художник: бороды нет, волосы пострижены и даже физия бритая.

Сереге удалось перед отъездом из Москвы отскоблить всю щетину.

— А где дедушка?

— В тире, пуляет. А мать с отцом — в оранжерее орудуют. Сейчас только что Васька Ветров укатил — все вспоминали, кто кого в сорок третьем прикрыл. Чудаки, ей-Богу, какая разница — живы, и слава Аллаху! Ну, пошли к деду!

Оказалось, что в подземный гараж можно пройти прямо из дома. Уже спускаясь по скрипучей деревянной лесенке вслед за бабой Шурой и Алей, Серега услышал глухие выстрелы. Пройдя бетонный гараж, где стояла гордая «Чайка», довольно древняя, но, видимо, вполне трудоспособная, оказались перед узкой дверцей, обитой дерматином. Баба Шура решительно толкнула ее, и все вошли в бетонный коридор-тир. Освещены были только мишени метрах в двадцати пяти впереди. Худощавый, немного сутулый старик с наушниками целился в ростовую мишень. Бах!.

— Валя, — позвала бабушка, — смотри, кто приехал!.

Валентин Иванович не обернулся, а сначала аккуратно, по всем правилам стрельб, разрядил пистолет и положил его на упор.

— Так, мадемуазель Фифи, — пророкотал старик, — все гоняем? А это что за гражданин, не с Лубянки?

— Почему с Лубянки?! — удивилась Аля.

— С Петровки за тобой не пришлют, — уверенно сказал дед, — ты ведь контра, а контрой Лубянка занимается.

— Почему ты так? — обиженно сказала бабушка. — Что она сделала?

— Она буржуйка, враг народа и контра, — совсем не шутливо объявил Валентин Иванович, — только она еще этого не понимает, потому что дура.

— Вообще-то я не с Лубянки, — решился уточнить Серега.

— А кто ж ты? — с интересом спросил генерал-лейтенант в отставке.

— Художник-оформитель клуба. — У Сереги появилось непроизвольное ощущение, что ему надо встать по стойке «смирно».

— А ничего, — сказал дед, — переодеть тебя, так на майора потянешь.

— Да я рядовой запаса.

— Неужели? — прищурился старик, — не похож. В Афганистане был?

— Нет, — удивился Серега, чувствуя какой-то страшный холодок, какой бывает при разговоре с человеком, похожим на сумасшедшего.

Взгляд у старика был какой-то особый, цепляющий, выворачивающий наизнанку. И это несмотря на то, что тут, в тире, царила полутьма.

— Не был? Странно… — недоверчиво произнес дед. — А на лице написано, что уже убивал. От меня все можно скрыть, только не это. Я сам не один десяток уложил, правда, лица не у всех видел. В воздухе не разглядишь, а на земле не поймешь, что от него осталось. Вот когда меня в сорок третьем над Белоруссией шибанули и я два месяца у партизан воевал, вот там поглядел…

— Да с чего ты взял это, старый дурак! — возмущенно пробормотала бабушка. — Что о тебе человек подумает?! Он художник, картины пишет. Его скоро вся Европа знать будет!

— Да это дедушка у нас оригинальничает, — возмущенно пыхтя, произнесла Аля.

— Точно так, мамзель, — хмыкнул дед, — а что, гражданин художник, пальнуть не желаете? ТТ от самого маршала Новикова. Бой отличный.

— Да он и в руках его ни разу не держал! — проворчала баба Шура. — Еще застрелится невзначай.

— Давайте, — вдруг сказал Серега, сноровисто загнал обойму в рукоять, дослал патрон и встал боком к мишени, подняв вверх ствол. — Рядовой Панаев к стрельбе готов! — гаркнул он без улыбки.

— По мишени номер два — огонь! — скомандовал генерал.

Серега прицелился в зеленую прямоугольную, с квадратной головой мишень, очень непохожую на человека, и трижды выстрелил.

— Тридцать, — произнес дед, посмотрев в какую-то трубу, — оценка — «отлично». А ты знаешь, что это упражнение половина офицеров из «Макарова» бьет на двойку?

— ТТ кучнее кладет, — ответил Серега, — его не так бросает.

— Откуда же ты это знаешь, родной, если рядовой?

— Да я на стрельбище плакаты рисовал, там и наловчился. Это у меня наследственное. Мать снайпером была.

— Ну-ну… — все с той же недоверчивостью сказал старик. — Может, и лицо от матери передалось?..

— Может быть.

— Ну, мать, веди их чай пить, а я оружие почищу и тоже приду.

Конечно, чувствовалось, что дача генеральская. Здесь и пианино было, и камин, выложенный изразцами. Но основная часть мебели была простецкая, можно сказать такая же, как в доме у Сереги: черные, обшарпанные венские стулья, крашеные неполированные столы. Полы тоже были крашеные, застланные не коврами, а деревенскими половиками домотканого производства. Еще были жирный и старый сибирский кот Мурлыка, лениво возлежавший на просторном диване в столовой, а также рослая восточноевропейская овчарка Рекс, довольно молодая и, судя по всему, зубастая. Как объяснила Аля, Рекс признавал только деда, и никого больше. Сейчас он лежал на коврике у камина и дремал, ожидая прибытия хозяина. Ни один человек, кроме деда, не мог бы прогнать его оттуда, но и сам он спокойно следил за тем, как Демьяновы собирались на чаепитие.