Андрей Таманцев - Леденящая жажда

И Петю долечивать в ближайшее время ему не придется.

Санкт-Петербург

30 июня 200… года, 20.30

Если в кабинете выпускающего редактора новостей звонит телефон — можно не сомневаться, что звонит он по экстренному поводу. Сейчас аппарат просто разрывался, недаром на табло высветился номер шефа, сопровождаемый, как это теперь заведено, соответствующей мелодией. Это была известная тема Бетховена, именуемая как «судьба стучится в дверь». Шеф был человек осторожный и недоверчивый. Содержание выпуска всегда находилось под его жестким контролем.

«Та-та-та-там! Та-та-та-там!» — надрывался телефон. Георгий Константинович обреченно вздохнул и взял трубку.

— Да, Владислав Евгеньевич.

— Жора, почему вы так долго не брали трубку? Никогда и никого не заставляйте ждать! Тем более меня.

Жора в очередной раз почувствовал себя школьником, не выучившим урок. Захотелось что-нибудь наврать про трамвай, сошедший с рельс, про заболевшую бабушку или про сломанные часы.

— Видите ли, Владислав Евгеньевич, через полчаса эфир.

— Заметьте, не я это сказал. Почему же тогда вы до сих пор не прислали тексты выпуска?

— Понимаете, еще не все сюжеты написаны…

— Как?!

— Видите ли, сегодня работали в основном стажеры. У них с оперативностью пока проблемы…

— Кто ж таких корреспондентов-то на съемки ставит?

— Простите, но, кажется… э-э… вы…

— Я? — Пауза. — А, ну да, я. Ладно. Но ответственность за выпуск не списывайте на меня. Новенькие — ребята способные, с ними можно горы свернуть. А вы эфир срываете! Это ни в какие ворота!

— Но… ситуация под контролем.

— Под контролем, говорите? Ну-ну. Хотелось бы верить.

— Уверяю вас…

— Что у вас есть для «Темы дня»?

— Очень интересный материал. Разгон пикетчиков. Я очень на него сегодня рассчитывал…

— И где же материал? Пришлите мне.

— Видите ли, он застрял в пробке.

— Материал?

— Нет, корреспондент… он только что…

— Так, понятно… Что в резерве?

— Эксклюзив о Ходорковском.

— Не годится… Что сегодня ещё в выпуске?

— Два «закса», социалка, еще социалка и стрит-ток.

«Заксами» на студии называли материалы о Законодательном собрании.

— И это все?

— Ну…

— Что — ну?

— Понимаете, сегодня одна съемочная машина сломалась, одна съемка сорвалась… и еше… наших ребят не пустили на…

— Это не мои проблемы.

— Да, но…

— Это ваши проблемы. И причем очень большие. У вас двадцать пять минут. И если вы задержите выпуск или выйдут одни эти ваши прессухи, бытовухи и социалки… Вы что, забыли, какое сейчас время?.. Нам обязательно нужно бороться за рейтинг. А то наши «зайчики» от нас откажутся. И это отразится в первую очередь на вашей зарплате. Ва-шей! Вы меня понимаете?

«Зайчиками» на их локальном тележаргоне назывались кандидаты, продвигаемые телекомпаниями на выборы, и, конечно, не вполне бескорыстно.

— Да… Я понял…

— Удачи… Она вам понадобится.

Георгий Константинович бросил трубку на рычаг. Что-то кольнуло его в левый бок. Опять сердце!

— Но- но, милое, не сейчас, потерпи еще часик. Только не сейчас. Скоро придем домой, ляжем в кроватку, и тогда шали в свое удовольствие — слова не скажу! Только сейчас потерпи, поработай еще чуть-чуть!

У Жоры была одна вполне безобидная странность: он часто разговаривал сам с собой. Вслух. Громко. Перед зеркалом. Особенно сильное желание поговорить перед собственным отражением появлялось, когда он попадал в сложную ситуацию. Коллеги привыкали к этому долго, сначала недоумевали: с кем это редактор может так проникновенно разговаривать? Телефон при этом не занят. Может, у него там кошка под столом живет? Или морская свинка? Все оказалось гораздо веселее. Как-то раз один незадачливый корреспондент вошел в его кабинет без стука и тут же застыл на пороге. Глядя на его реакцию, тихонько подтянулись туда и остальные — Жора никого не видел и не слышал, он стоял перед зеркалом и громко, с выражением, что-то доказывал собственному отражению. Долго крепились глумливые журналюги, с дрожащими от чрезвычайного напряжения губами слушали Жорин гимн себе, любимому. Но все-таки один не сдержался и хохотнул, за ним остальные. Жора наконец-то оглянулся, увидел — радостные рожи, покраснел и только смог выдавить из себя:

— С-суки! Вон!

Подчиненные, держась за животы, послушно покинули его кабинет, дверь которого яростно захлопнулась. Жора плакал от невыносимого позора, от бессильной злости, а за стенкой еще никак не мог заглохнуть ненавистный ему смех. И он стал всех ненавидеть. Всех. А они наоборот — любить.