Андрей Таманцев - Леденящая жажда

— Не о чем, — сухо ответила Соня.

— Ну прости. Я просто был занят.

— Кукушкин, я не обижаюсь. Как я могу обижаться на погоду? На время? На отрицательно заряженные электроны? На бесконечность, на вакуум?..

— Так я для тебя пустое место?

— Нет, не пустое, а очень даже полное. Полное дерьма!

— Прости…

И Кукушкин ушел в другую комнату. Соня даже не обернулась.

Вокруг продолжали мельтешить люди, все носились с папками, кипами бумаг, со скрипом выдвигались ящики столов, позвякивали тщательно упаковываемые в стружку колбы и мензурки…

Вдруг крупная капля прочертила на стекле широкую дорожку, скатываясь вниз к подоконнику, затем еще одна и еще.

— Ты что делаешь, идиот?! Брось сейчас же! Ты что, с ума сошел?!

Этот крик Семенова оборвал все остальные звуки. Визгливый, испуганный, истеричный.

— Эй, кто-нибудь! Вызовите «скорую»! Господи! Помогите мне! И все вон из комнаты!!!

Соня метнулась на крик.

То, что она увидела, было похоже на страшный сон. Пол был усеян осколками стекла, повсюду брызги, и среди всего этого хаоса лежал Леша, тяжело дыша и корчась в судорогах. Он умирал.

Соня поняла это сразу, как только оказалась на пороге.

Все вокруг метались и суетились, Семенов орал как резаный. А ей вдруг стало смешно. Нет, даже не смешно, а как-то запредельно ужасно, когда только смехом и спасаешься.

Никто и ничто не могло остановить приступ заливистого смеха, тонкого и надрывного. Впрочем, всем было не до нее: кто-то хлопотал вокруг распростертого на полу Кукушкина, некоторые пытались убрать с пола осколки.

Кукушкин несколько раз дернул головой, потом рукой, правой — четко отпечаталось в сознании. Потом пришли в движение ноги — по телу проходила волна смерти. Не более чем минутные конвульсии превратились для нее в бесконечный страшный спектакль. И даже много лет спустя, закрывая глаза перед сном, она продолжала раз за разом проживать эту внезапную, страшную смерть.

Потом все кончилось — и наступила тишина. Все стояли вокруг того, что еще недавно звалось Кукушкиным, постоянно выпендривалось, то и дело демонстрировало свой мерзкий характер, а теперь стало всего лишь энным количеством килограммов отравленной плоти.

Соня тяжко икала, смех перешел в болезненные спазмы.

— Соня, что произошло? Зачем ты это сделала? Соня обернулась как от выстрела. Икота тут же прекратилась.

— Я? Что я сделала?!

— Ты его убила!

— Tы дурак, Семенов! Что ты несешь?! Меня тут и близко не было. Это ты здесь был! Ты же все видел!

— Да, я видел! Знаешь, что я видел? Когда я вошел в кабинет, он стоял над столом и, как всегда, возился с пробирками. И вдруг берет и подносит склянку к губам и… Он сказал: «Прости, Соня».

Соня почувствовала, как горло словно сдавила петля. Не вздохнуть. Только слезы из глаз.

Она не могла ответить, не могла выдавить из себя ни звука. Семенов обхватил ее, прижал к себе.

— Ну тихо, тихо…

И только после этих слов она упала на колени, завыла, закричала, забилась в истерике. Она плакала довольно долго.

— Это кто сделал? — Тихий голос прозвучал почему-то страшно громко.

Два человека, те самые консультанты в штатском, стояли на пороге.

— Кто его убил? — наклонившись к трупу и прощупав пульс, спросил угрюмый.

— Он сам себя убил, — сказал Семенов. — Он выпил отравляющее вещество.

— Ясно, — сказал тот, что с залысинами, — неврастеник. Где его документы?

— Паспорт? — спросил Семенов.

— Нет, результаты исследований.

— Здесь. — Семенов показал на сейф Кукушкина.

— Откройте.

— Но у меня нет ключей.

Угрюмый наклонился над трупом, обыскал его и выудил связку ключей.

— Эта?

— Наверное.

Угрюмый испробовал несколько ключей, пока нашел нужный, открыл сейф и замер. В железном ящике было пусто.

— Сволочь, — сказал угрюмый.

…Когда посиневшее тело Кукушкина оказалось на носилках, вокруг уже не оставалось следов недавнего «ядовитого погрома». Стерильная пустота. Безжизненный холод.

Труп накрыли простыней и понесли в машину.

Соня не стала провожать носилки, за мертвым телом вообще никто не шел.

Она увидела только, как носилки затолкали в труповозку. Машина отъехала от подъезда.

Соня кинула последний взгляд на руины того, что они все вместе строили, и очень пожалела, что яда больше не осталось.

Глазов

27 июня 200… года, 17.20

Отойдя от больницы на довольно приличное расстояние, Трубач опустился на скамейку. Небольшой скверик, здание больницы желтеет сквозь деревья, кажется, что оно далеко-далеко. Он отвернулся