Владимир Ерашов - Мушкетёры Тихого Дона

– Я женщина, ваша ясновельможность, потому мне и ведомо то, что мужчине обычно и невдомёк… – сказала боярыня Меланья, сначала опустив, а потом чисто по-женски стрельнув по думному дьяку своими бездонными очами. – Упомните тот пир, на котором я вас с Сигизмундом сопровождала, ну егда мы ногайское посольство встречали…

– Ну…

– Вот и зрела я тады, как он на неё смотрел-то… аж зубами пиалу с кумысом грыз, хищник плотоядный… – сказала Меланья с легким оттенком ревности.

– Точно сие узрела? А то я как-то и не заприметил…

– Так на то вы мужеского полу и будете, ваша ясновельможность, – сказала боярыня Меланья и, закатив глаза кверху, льстиво добавила, – да ещё какого…

При последних словах Ришельский заметно приосанился, и откинулся назад, расправив свои тщедушные плечи.

– Продолжай… – сказал он довольным голосом.

– А что ж тут продолжать-то, – смиренно опустила очи боярыня Меланья, – точно молвлю, воспылал наш ханчик страстью к нашей княгинюшке…

– Ну, допустим, усё так оно и есмь. А что ж княгиня-то? Она ж обычно всем от ворот-поворот даёт… – сказал Модест Зорпионович и при этом по его желчному лицу, легким хмурым облачком пробежала тень неприятных воспоминаний. – А бывает, что при сём она ещё и шандалом по мордам добавляет… – совсем омрачилось воспоминаниями, и без того не светлое лицо думного дьяка.

– А она ему… – с этими словами Меланья подняла свои глаза и немигающим взглядом степной гадюки уставилась прямо в глаза Ришельского-Гнидовича – заместо шандала по немытой морде, взяла, да и ответствовала взаимностью…

– Быть такого не могёт! – только и ахнул, осев в кресле думный дьяк.

– Дык чтоб такая женщина, аки княгиня, да поганому татарину…

– Могёт, ваша ясновельможность, ещё аки как могёт. – Эй, Сигизмундка, очнись, – толкнула локтём Меланья стоящего рядом и погружённого в свои размышления пана Рошфинского. – Упомни, каковы наши последние слова были хану, опосля которых он вскочил на коня и ускакал?

– …Последними нашими словами были… а ведь точно… Ваша ясновельможность, а ведь панночка правду глаголет. Как токмо мы промолвили, что, дескать, выезжая из Воронежа столкнулись с возком княгини Анны, так Бехингер-хан сразу же вскочил, як ужаленный, и ускакал.

– Ай, да Мелисса… добжия шляхетка у пана Струся уродилась… Дозвольте панна приложиться к вашей длани… – и галантно поклонившись, пан Рошфинский совсем по-европейски коснулся губами протянутой ему для поцелуя ручки.

– Вот так, ваша ясновельможность! – торжествующе воскликнула Меланья, – а егда мужчина при одном лишь упоминании о женщине свершает дурковатые деяния, то эйто я вам скажу…

– Да, дела-а-а… – только и мог протянуть ошарашенный таким неожиданным оборотом интриги Ришельский-Гнидович. Не зря я тады тебя от ката вызволил и в люди вывел… Ох, не зря… Ну что, на сём усё? Ну, выкладывай же, по глазам же вижу, что еще чтой-то притаила.

– Да так, ваша ясновельможность, так, пустячок один… – привычно скромно потупив очи и смиренно, как монашка, сложив на груди руки, сказала Меланья. – Упомните, егда мы с того пиру возвращалися, вы еще тады с князем… это… хм, ну, в обчем… упившись были, вам ещё похужело, и вы домой поехать не пожелали…

– Ну… – мрачно буркнул Ришельский.

– Вам еще тады в княжеском тереме гостевые покои для почивания отвели, и я тады с вами осталась…

– Разве… – смущенно протянул Модест Зорпионович, – впрочем, усё может быть…

– Так вот тады, егда мы с вашим ясновельможеством шествовали по коридору, навстречу нам встренулась княгиня, ну вы тады еще возжелали ей чтой-то сказать на ухо, токмо у вас из сего ничего не получилось…

– Чтой-то не припомню сие. – Глухим, но твёрдым голосом ответил Ришельский-Гнидович.

– Да это и неважно, важно то, что шла она тады в кокошнике токмо с одной яхонтовой чикиликой.

– Ну, и что с того? Не тяни… – поддавшись от нетерпения вперёд, спросил дьяк.

– А то, что, кады мы проходили в трактир на Менговском остроге, то точно такую же чикилику, узрела я…

– Иде? Да не тяни ж ты…

– На сбруе ханского аргамака! – торжествующим голосом сказала боярыня Меланья и уточнила. – На любимой ханской кобыле…

– Ох… – только и мог охнуть Ришельский-Гнидович, в голове которого наконец-то появилась ясность. – Ай, да княгинюшка, ай, да недотрога…

– Ну, узреть-то я узрела, да потом возьми и подойди к коняшке поближе… – скромно продолжала боярыня, – сторожившего коня татарина я потихоньку заболтала да и отвела в сторону его узкие глазоньки и вот…