Шарип Окунчаев - Месть по иронии

— А что было на фотографиях? — не выдержал следователь. — И где они сейчас?

— Убитые люди, сожженные дома, и они на фоне этого радостные с улыбками запечатлены, в том числе наш «идеальный» папа. У многих на штык-ножах, вроде правильно выражаюсь, отрубленные головы людей. Это какой-то ужас. Среди убитых, и это самое главное… можно воды, — она остановилась на миг, тяжело было вспоминать страшные для нее времена.

— Да-да, сейчас, — Николай Романович, который с ужасом слушал, быстро сходил на кухню и принес стакан воды.

— Спасибо. Да, конечно, теперь об этом надо говорить, — она поставила стакан и продолжила. — Так вот, среди убитых я не заметила военных, это были в основном мирные граждане. Можно было подумать, что это партизаны, что воюют в гражданской одежде. Нет, это были мирные люди, потому что среди них женщины, дети, старики, много молодых мужчин. Даже можно сказать, еще юных ребят. Стоит на коленях мужчина, а мой стоит с приставленным к его голове пистолетом, а через некоторое время, тот уже лежит убитый, а этот стоит над ним, одна нога на покойнике и так фотографировались. Сначала по одному, а потом все вместе, над расстрелянными людьми, а их целая куча. Одно меня удивляло, что среди них нет на фотографиях Кости. Он среди них был самый молодой и по приезду уволился из ОМОНа, так вот, когда они иногда встречались, то брали его с собой и он затем и закатывал скандал, обзывая их всех преступниками. Как потом выяснилось, он всячески старался воспрепятствовать их страшным деяниям, за что получал каждый раз втык от моего, который был у них командиром, но вместе с тем Костя приехал оттуда с чистой совестью. Это я узнала уже потом, Костя мне сам об этом рассказывал, после нашего скандала с мужем. Он уже работал в прокуратуре и сообщил мне, что идут сильные разборки, завели дело по преступлениям в Чечне. Можно еще водички, простите, просто мне трудно об этом вспоминать.

— Пожалуйста, вот вода. Если хотите или вам тяжело, то мы можем прервать беседу.

— Нет, я хочу рассказать сейчас. Накипело. Так вот, там же в конверте лежал ключик от его сейфа, и я решилась посмотреть, что там у него. Ужас, там кроме прочего мешочки, а в них много золотых изделий: серьги, цепочки разные, кольца и многие с драгоценными камнями, коронки зубов. То есть целый клад, вдобавок там же пистолет, ножи разные. За всю нашу совместную жизнь я не получила от мужа дорогого подарка, никогда, а тут столько добра. Сразу у меня возник вопрос, откуда и почему это скрывается от меня? Конечно, я поняла, что это все награбленное. Я закрыла сейф и стала ждать мужа. Короче говоря, мы сильно поругались, и я решила уехать навсегда сюда, в дом родителей, с сыном, которого он также портил на глазах, делая из него какого-то бандита.

Валентина Степановна сделала паузу, видно было, что ей очень тяжело говорить. Опять появились слезы, она протерла их носовым платочком.

— Извините меня, тяжело даже вспоминать. Так вот, сначала он на меня кричал, по принципу, что если виноват, то кричи громче. Все ссылался на войну, о потерянных друзьях, как им было тяжело и так далее. Я даже не хотела его слушать. Когда он понял, что я серьезно решила уехать, то сменил тон. Стал уговаривать не оставлять его одного. Прошло немного времени, и по просьбе Кости я все разыскала в интернете про эту алдынскую трагедию. Это было ужасно. У меня не осталось сомнений, что я живу с военным преступником, убийцей. Вдобавок ко всему стали поступать непонятные телефонные звонки с угрозами. Оказывается, они здорово насолили и местной «братве» в Питере, вымогали у них деньги, избивали, а кого-то вообще избили до смерти. Так, те собрались и поклялись отомстить. Я разве могла так жить дальше? — сама себе задала вопрос она и тут же продолжила: — Конечно, не могла. Мы с Вовочкой уехали.

Она опять замолчала, немного выпила воды и задумалась. На нее жалко было смотреть. Николай Романович весь с сочувствием смотрел на нее и думал, как тяжело складывается у некоторых людей судьба. Видная, красивая, интеллигентная женщина, заслуженный и уважаемый педагог, вроде для счастья все есть, а досталась сущему дьяволу, иначе и не скажешь. С Питера переехать на периферию, бросить все нажитое за многие годы, это действительно был сильный, честный и благородный шаг.

— Извините меня, Валентина Степановна, у вас все? Если можно, то хотел бы задать вопрос.

— Да, пожалуйста.

— Как получилось, что он потом приехал сюда к вам?

— Когда мы уехали, то на звонки я не отвечала, не хотела с ним вообще общаться, но он часто созванивался по телефону с сыном. Потом, как выяснилось, с работы ему пришлось уйти, но дело их, говорят, замяли. Затем он ударился в религию, стал священником, но тоже в Питере жить не стал, а приехал к нам. Мне показалось, что кается он искренне, очень много молился. Изменился до неузнаваемости, мне порой было жалко на него смотреть. С его новой ролью я смирилась, и мы так стали жить, но проблемы на этом не закончилась. Сын Володя у нас был разбалован отцом еще в Питере, вырос большим эгоистом. Я делала все от меня зависящее как педагог, но тщетно, потому как папа всегда поощрял его шалости, якобы мужчиной растет. Вот и вырос неуправляемый, стал выпивать, не раз был избит сверстниками, даже с сотрясением мозга. Стали поступать сигналы, что он связан с наркотиками, в общем надо было нам сменить обстановку, вот мы и уехали. Когда сюда приехали, утешало то, что он подружился с ребятами чеченцами, о которых все отзывались очень хорошо. Однажды он пришел домой пьяный и такое наговорил про них с такой национальной ненавистью, ну прямо как нацист, я тогда испугалась за него. Папа старался всячески на него повлиять, много беседовал с ним. Когда он трезвый, то все хорошо, даже хотел устроиться на работу в милицию, но выпьет, то… ну просто слов нет. Про Наташу нам также один раз поступил сигнал, что он к ней пристает. Стали с ним разбираться, так он всячески это отверг, даже разозлился на нас, что мы так плохо о нем думаем. Что нам оставалось делать, конечно, поверили ему. Я сходила тогда к Наташе и наоборот ее поругала. А на самом деле сами видите, чем все закончилось. Теперь я понимаю покойного, что все эти испытания нашей семьи, как страшная кара.