Леонид Влодавец - Фартовое дело

Сколько придется лететь, он не знал, а есть хотелось. Вскрыл финкой банку тушенки, вытащил из кармана пару галет и, пользуясь лезвием ножа как ложкой, слопал полбанки, запивая из фляги холодным кофе с сахаром.

Конечно, в фюзеляже была не Африка. То есть просто холодно. «Я-то не замерзну! — уверенно размышлял Юрка. — Лишь бы не заснуть! Кофе я напился, тушенки нажрался… Ежели совсем будет пробирать, шнапс пригублю, его надо понемногу, а не сразу, тогда он согревает…» Он поймал себя на том, что клюнул носом… «Тьфу, черт! Когда думаешь, вот бы не заснуть, — обязательно спать хочется!» — Юрка только сейчас почуял, как сильно он устал. Мышцы ныли, ноги гудели, голова кружилась, клонило в сон…

Вообще-то он не столько боялся сам замерзнуть во сне, сколько боялся проспать немку. Ханнелора вовсю ворочалась. А ну как распутается как раз тогда, когда Юрка заснет? Вытащит у него, сонного, гранату, да и дернет за шнурок! Эту фанеру в клочья разорвет… Сама угробится и их троих угробит. С другой стороны, задохнуться может, стерва. Полотенце, конечно, дышать позволяет, только фиг его знает, какие еще повороты Дуське придется делать… Наползет на нос — может задохнуться. Да и кляп теперь не нужен — пусть орет хоть во всю глотку! И Юрка размотал полотенце, а потом выдернул изо рта у Ханнелоры ее носовые платки.

— Спасибо… — пробормотала она, выпихнув языком последний кусочек батиста. — Это очень вовремя! Когда самолет нырял, я боялась, что платок заткнет мне дыхательное горло.

— Не надейся, живая долетишь! — пообещал Юрка.

— Я хочу есть… — пробормотала Ханнелора, словно стесняясь, и опять Юрка отнесся к этому спокойно. Он взял банку с остатками тушенки, намазал на галеты и стал кормить Ханнелору. С некоторой опаской, так, как незнакомую собаку — вдруг укусит?!

— Спасибо! — снова сказала Ханнелора и внимательно посмотрела на Юрку.

«А ведь он принадлежит к арийской, даже, вероятнее всего, к одной из ветвей нордической расы, — подумала Ханнелора. — Фюрер явно недооценил наличие и массовость этой расовой группы в России! Необходимо было жестче проводить отбор! Этих сероглазых остролицых мальчиков мы сами толкнули в лагерь большевиков! Если бы в сорок первом году мы набрали в России хотя бы миллион таких мальчиков, сделали их немцами, показали им, что они избранные, что им суждено великое будущее, то уже к пятидесятому году мы получили бы миллион солдат, с которыми можно было идти в любую страну: в Америку, в Африку, в Антарктиду, в Австралию — куда угодно! Коренные немцы изнежены, они плохо воюют зимой, им нужен достаточно высокий уровень комфорта. Кроме того, если не считать СС, в немецких войсках все-таки мало солдат, по-настоящему готовых на все ради идеи. Берлинский слесарь-механик уверен, что после этой войны он сможет открыть автомастерскую и иметь собственный „Фольксваген“. Рурский горняк убежден, что после войны он будет командовать иностранными рабочими и ему не надо будет лезть самому в шахту и орудовать отбойным молотком. Бауэр из Саксонии уверен, что ему дадут на Востоке имение с послушным человекообразным скотом и ему останется только подстегивать его плеткой… Болваны! Великая идея нации разваливается на какие-то пошлые низменные идейки, приземленные мечты! Убивать во имя таких идеек вполне возможно, но рисковать, умирать — только из-под палки! Свиньи! Вонючие свиньи!» Ханнелора застонала и повернула голову в сторону от тускло светящего в фюзеляже фонарика, словно там стояла двухсотваттная лампа с рефлектором, как в гестаповской комнате для допросов.

— Болит, что ли? — спросил Юрка, услышав стон.

— Нет, — проскрипела зубами Ханнелора. «Да! — думала она. — Мы упустили шанс! Время упущено! Теперь фюрер набирает какие-то битые горшки в Русскую Освободительную Армию… Тухлые вонючки! Их вытаскивают из лагерей, где они дрожали за свою шкуру, надевают мундиры с андреевскими крестами на рукавах и думают, что дело в шляпе! Большая часть наверняка вступит в эту армию, намереваясь удрать к русским… Конечно, можно найти способы предупредить это, например, предложить солдатам РОА расстреливать своих соотечественников. Те, кто откажется, разоблачат себя, остальные будут надежно замараны. Но все это мелко, примитивно, пошло… Это — пушечное мясо, не больше. Это не бойцы за идею. Эти будут убивать, только чтобы выжить, у них даже не будет того, что согревает сейчас души немцев — надежды на имения, автомастерские, „Фольксвагены“… Только выжить!»