Александр Тамоников: Сирийский эшафот

Рассказав историю своих приключений, Миша Суслов умолк и, прислонившись к обшивке, дремал. Снайперы его не беспокоили — пусть отдыхает после стольких передряг и приключений.

Прапорщик вынул из кармана заветную плоскую фляжку и молча подал командиру. Тот принял ее, сделал глоток и передал Евгению. Валера выпил последним. Это была своего рода традиция — во время возвращения с трудной операции отмечать удачный финал парой глотков крепкого алкоголя.

Потом промеж двух закадычных друзей потекла беседа. В спокойные часы бытия они всегда что-то обсуждали, всегда о чем-то спорили…

Андреев давно привык к их диспутам и редко вникал в суть. Слова и фразы друзей почти всегда звучали фоном к его собственным размышлениям.

«Очередная боевая задача выполнена, — поглядывал он в иллюминатор на сирийские пейзажи, которые по мере приближения к Средиземному морю становились веселее и разнообразнее. — Без потерь, к сожалению, не обошлось — два сирийских спецназовца погибли, еще один получил ранение. Валеру слегка зацепило. Да и Суслов едва не сгинул — слава богу, все обошлось. Но войны без потерь, как известно, не бывает. Приходится с этим считаться. Главная цель достигнута — шестеро приговоренных к смерти сирийских разведчиков спасены и доставлены в расположение батальона майора Бадара».

Капитан вздохнул и прислушался к диалогу…

Кажется, Валера преподавал урок нравственности.

— …Пить надо меньше, Женя, и будет тебе счастье! — уверенно продекламировал он.

— Если хочешь знать, то пьяный я — куда более коммуникабельный и легко общаюсь даже с незнакомыми людьми. Ты же сам неоднократно видел! — сопротивлялся Евгений.

— Точно. Видел я твою коммуникабельность. Хватать людей за физиономию и говорить: «Слушай сюда, падла!» — это, Женя, не коммуникабельность…

«Опять сцепились в словесной перепалке, — поморщился Павел. — Интересно, их отношения когда-нибудь перейдут в фазу взаимной терпимости? Или это из области фантастики?..»

Те продолжали спорить. Причем темы их споров менялись с невообразимой скоростью. Минуту назад обсуждали реформу образования, потом перешли на межличностные отношения и вот уже говорят о международной политике. А еще через минуту начнут обмусоливать Женькиных подружек.

И точно.

— …Да какой из меня донжуан? — смеялся в ответ на очередной выпад друга старлей.

— А кто ж ты? Самый настоящий донжуан, если каждый вторник баб меняешь!

— Не, настоящих ты как раз-то и не видел. Хочешь, расскажу про настоящего Казанову?

Прапорщик недоверчиво взирал на друга, словно тот, являясь преступником, намеревался оболгать невинного человека, наконец нехотя согласился:

— Ну, попробуй.

Предвкушая будущий эффект, Суров начал:

— Жил в нашей коммунальной квартирке в моей глубокой юности сосед по имени дед Семен. Вот это был бабник с большой буквы «Б». Всем бабникам — бабник! Всю сознательную жизнь употреблял внутрь горюче-смазочные материалы различной степени очистки и октанового содержания. Смотрел я на него, и душа пела. Старый — лет под семьдесят, сутулый, лысый, конопатый. Сидел обычно на кухне в майке и в рваных носках и, обдавая меня перегаром, рассказывал об исконном, былинном, богатырском. А с тетками общался — словно у него вечный гон. Постоянно вокруг него терлись заплаканные и несчастные женщины. Причем не его возраста, а прилично моложе.

— Чем же он их брал? — недоумевал Грид.

— Старик умел делать две вещи: грамотно снять бабу и рассмешить ее до слез.

— Всего-то?!

— Да. И, представь, этот принцип работал как автомат Калашникова. А мне до деда Семена в обеих дисциплинах — как нашим профессиональным футболистам до любителей из Исландии. Максимум, на что я способен, — сляпать примитивную «двухходовку» или учинить дешевую клоунаду.

— Ладно, не прибедняйся, — примирительно ухмылялся Валера. — Ты у нас тоже далеко не мальчик. Наслышан я о твоих «двухходовых» похождениях.

— Ха! Вы посмотрите на него — он о чем-то там наслышан! Вот послушай, как я однажды домогался до одной развесистой дамы в возрасте. Хочешь, расскажу?

— Опять пошлятина?

— Как раз наоборот.

— Тогда валяй!

— Представь: дама в возрасте. Ну, как в возрасте — лет тридцати. Это я раньше тридцатилетних женщин считал бабушками, а сейчас — вполне себе подходящий материал, и я готов перед ними извиниться. Так вот… Красивая была барышня. Очень красивая! Только рот большой.

— Как у известной певицы?