Виктор Снежко - Чувства замедленного действия

Комбат вернулся поздно, предварительно побывав на всех трех постах, и, ничего не заподозрив, завалился спать.

Наутро он поднялся с головной болью и легким ознобом.

Он взял у Дока градусник и измерил температуру – тридцать семь и пять.

– Ничего страшного, небольшая простуда, – успокоил его Зайцев, давая выпить жаропонижающую таблетку. – К обеду все пройдет, Николай Николаевич.

Вчера Некрытов отказался от ужина и сейчас, несмотря на недомогание, ощущал голод.

– Гусельников! Что у нас сегодня на завтрак, опять каша?

Из-за перегородки соседнего купе высунулась шишковатая голова помощника по тылу, она была посажена на длинную шею, что очень соответствовало его фамилии.

– Недооцениваешь ты нас, Комбат, – обиженно засопел Гусельников. – Сегодня каждый из нас будет завтракать глазуньей из трех яиц.

– Вот даже как! – оторопел Некрытов. – Откуда такие харчи?

– Работаем, – неопределенно ответил тыловик, убирая голову обратно в свой отсек, где он квартировал вместе с Ратниковым и Доком.

По настоянию Новикова в столовую Некрытов не пошел, прилег снова на шконку, укрывшись двумя одеялами, чтобы пропотеть после таблетки и вместе с излишней влагой исторгнуть недуг.

– Поднимайся, командир, – сказал вернувшийся из столовой Новиков. – Все болезни лечатся нормальной здоровой пищей. Вот твоя яичница, у меня в заначке банка меда есть. Сейчас хорошо покушаешь, чайку с медком пошвыркаешь – и вся канитель.

Он поставил перед Некрытовым плоскую железную тарелку с яичницей, густо посыпанной шинкованным зеленым луком.

– Ты рубай, а я пойду в радийное, вскипячу чаек.

Когда он с чайником зашел в купе, то застал Некрытова стоявшим на четвереньках. Он шарил под лежаком.

– Что-то, комиссар, я сапог своих не вижу, – сказал он озабоченно.

– Не найдешь ты их там, – пояснил Новиков. – Потому как сегодня отряд ими позавтракал.

– Вадим, я не понял.

– Да что там понимать! Подвернулся бартер: сапоги против ведра яиц. Вот вчера вечером я пожертвовал твоими прохарями, так сказать, во имя общего блага.

Лицо Некрытова стало медленно багроветь.

– Комиссар… – отыскивая подходящие слова, нараспев протянул Комбат. – Ты ответишь за разбазаривание казенного имущества. В Управлении я этот вопрос поставлю ребром.

– Не смеши, – отмахнулся от него Новиков. – Какое имущество? Сапоги давно списали, да ты их и не получал в Управлении. Гусельников раздобыл их в Моздоке. В конце концов, тебя просили не ходить в сапогах по вагону, не беспокоить ребят. Думаю, я поступил по совести и с пользой.

– Ладно, черт с ними! – примирительно махнул рукой отходчивый Некрытов. – Однако нехорошо получилось: сожрали сапоги командира.

– Ничего плохого не произошло, – успокоил его заместитель. – Просто, при возникшей необходимости, использовали сапоги на благое дело. Хочешь, прими этот факт за шутку.

– Хороша шутка, – только и сказал Комбат.

До самого обеда Косихин медведем-шатуном бесцельно слонялся по заставе, не находя себе дела. Осунувшееся лицо его с набрякшими мешками под глазами говорило о том, что прошедшая ночь выдалась для него непростой. В голове растревоженным пчелиным роем гудели мысли. Ослушаться Акрама означало ускорить встречу с безносой старухой, но и исполнение приказа чеченца было с дурным запашком предательства.

От наряда в баню он категорически отказался, сославшись на плохое самочувствие и необходимость отдохнуть перед дежурством. Внешний вид подтверждал его отказ. Поэтому Костин был немало удивлен, когда Косихин добровольно изъявил желание бдеть вахту в самое трудное время суток – с двенадцати ночи до шести утра.

Ларчик открывался просто: ему не хотелось проходить мимо проклятого киоска, отсрочить свидание с Хафизой, с этой подколодной змеюкой, опутавшей его по рукам и ногам и заманившей в западню.

Сегодня Косихин решил ничего не предпринимать, выждать денек и осмотреться.

«Жучок» был установлен на третий день. Как ни избегал Василий встречи с Хафизой, их рандеву состоялось тем же вечером на квартире коварной чеченки.

– Забыл ты меня совсем, Василий, – мягко пожурила его Хафиза.

– Вас забудешь… – пробурчал он в ответ.

– Каждый вечер я беспокоюсь, жив ли ты? По твоей милости «слухач» наш зазря штаны протирает. Просили тебе передать, что сегодня последний срок, завтра может быть поздно. Устраивает такая перспектива?

Улыбка не сходила с губ Хафизы, от ее слов тянуло приторным запахом смерти.