Николай Стариков - Громовые степи

Мать не пустила Лиду на станцию. Прибежавшие оттуда люди сказали, что бомбили воинский эшелон и много бойцов поубивало. Надежда была на Кольку: он в точности разузнает, где и что случилось.

Колька появился только под вечер.

— Наши одного немца угробили, — без вступления сообщил он, — самолет сгорел за Опытным полем. Но и один наш сбит, хотя поврежден не очень сильно. Его автомашиной будут буксировать на ремонт. Военный эшелон стоял возле семафора, где и был атакован немецкими самолетами. Бойцы бросились врассыпную. Бомбы в эшелон не попали, падали справа и слева, там бойцов много погибло, человека двадцать, есть раненые. Убитых уже похоронили, а раненых отнесли в госпиталь…

Поведала о своих приключениях и Лида. Только про оторванную пуговицу на юбке она рассказывать не стала.

Утром мать отправила Лиду к дедам в Горшовку.

— В колхозе поработай, — напутствовала Анна Михайловна, — нечего шилыганить, может, на трудодни зерна немного дадут, а то у нас с тобою на зиму никаких запасов нет.

Колька проводил подружку до Казенного пруда. Рассказал, что два дня назад одноклассник Генка Кумсков стал разбирать взрыватель от бомбы, хотел посмотреть, как он устроен. Нашел его Генка в пустом вагоне на станции. Находка так рванула, что четыре пальца левой руки влипли в стенку коридора, в котором он «мастерил».

— Скучно мне будет без тебя, — сказал Коля, не глядя на девочку.

— С чего бы тебе скучать, ребят-то вон сколько вокруг.

— Должно быть, с тобою интереснее. Улыбка у тебя не как у всех.

— Иногда буду приходить мать наведывать и тебя увижу. А ты все новости запоминай, потом мне расскажешь. И взрыватели разные не разбирай.

— Ладно.

— Ты иди домой и не оглядывайся, а то мне как-то неловко становится, когда ты на меня гладишь.

— Ладно, — после некоторого раздумья согласился Колька. Лида работала в колхозе, отвозила на быках зерно от комбайна. Из бункера оно само насыпается в ход, а уже на юку его сначала пересыпают меркой в «центнерный» ящик, потом взвешивают и высыпают в ворох. С весов помогают снять ящик, остальное нужно делать самой. И так с раннего утра до темноты: к комбайну и обратно. Уставала так, что вечером и «на улицу» идти не хотелось. Вставать надо рано, с восходом солнца.

По вечерам на берегу Паники, у самой воды чудятся глухие удары. Говорят, это фронт слышится, он не так уж и далеко.

Как-то с дедом перелистали имевшиеся в доме учебники и другие книги. Отобрали те из них, где были портреты Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, других вождей, решили книги сложить в ящик и закопать в саду.

— Немцы придут, за эти картинки к стенке поставят, — говорил дед.

— Да не придут они сюда, — возражала внучка. — Знаешь, сколько военных в Батурино было?

— Дай-то бог. Прут-то немцы вон как, удержу на них нет.

— Медом откупимся, — подает надежду бабушка.

— Отберут без выкупа. Я немцев по первой мировой войне помню. Грабить они мастаки.

Наутро дед отрыл под старой грушей щель, перекрыл ее жердями, плетнем, сверху засыпал землей.

— Наше бомбоубежище будет, — пояснил он. — А ежели немцы надолго здесь задержатся, будем жить в погребе.

Ночью дед на тачке повез большую и малую молочные фляги с медом на берег Паники. Он заходил в воду по самый подбородок и опускал их на дно в ил. Свой неприкосновенный запас Дмитрий Карпович хранил с начала войны.

— Если немцы не найдут фляги, зимой большую в колхоз сдадим, а малой сами попользуемся, — сказала бабушка Лиде. — А ты молчок, никому ни слова. Ты думаешь, немцы не придут, а ведь наши квартирантки еврейки уехали куда-то на второй день после бомбежки Батурино. А девки-то знали, кто они такие, эти фашисты.

Вернулся с фронта по инвалидности дядя Иван Дмитриевич. Пробили ему вражеские пули ногу, живот, а разрывная — правую руку. Если первые две особого вреда здоровью не нанесли, то последняя скрючила пальцы, подтянула вовнутрь ладонь. Писать пришлось учиться заново левой рукой, получалось хуже, чем у первоклассника. Уже на третий день его пребывания дома пришел посыльной из райкома партии. Предложили пост председателя райисполкома.

— Некого больше поставить, — пояснил первый секретарь райкома, инвалид без ноги, — а работы много. Фронт приближается.

Пришла взволнованная Юля. На ее бледном лице ярко выделялись черные брови, отдавали синевой губы, не мигая, смотрели глаза.

— Что случилось? — упавшим голосом спросила Лида.

— Ничего плохого. Дай прийти в себя, а то сразу не соображу, что сказать.