Андрей Воронин - Голос ангела

Шофер распахнул дверцу, Лукин уселся на скрипучее кожаное сиденье.

– Павел Изотович по-прежнему курит “Амфору” и пользуется одеколоном “Шанель”?

Шофер сдержанно кивнул. Лукина он не знал, видел впервые, но, если хозяин послал собственную машину по первому звонку, значит, человек этот уровня министра, а то и вице-премьера.

– Закурите? – Лукин либерально протянул шоферу пачку сигарет. Тот испуганно ответил:

– Мне не положено.

– Павел Изотович не любит, когда в машине пахнет другим табаком?

– Но сами вы курите, не стесняйтесь.

– Я и не стесняюсь.

Лукин выпустил кольцо дыма, положил голову на подголовник и, смежив веки, сквозь узкие щелки принялся любоваться вечерней Москвой.

– Мигалка есть? – спросил он.

– Есть. И пропуск в Кремль имеется.

– Не надо, лишнего шума поднимать не стоит.

Метрдотель терпеливо ждал на крыльце ресторана прибытия Лукина. Они обнялись как старые друзья.

– Ты не изменился, Саша, – подергав за мочку уха седого метрдотеля, произнес Лукин, – словно в барокамере пять лет просидел.

– И ты, Самсон Ильич, выглядишь на пятерку.

– Свежий воздух, лес, хвоя.

– Это теперь ты так говоришь, а там ты говорил – лесоповал долбанный.

– Не был я на лесоповале, Саша, я в библиотеке сидел.

– Тебя уже с нетерпением ждут.

– Веди.

Лукин даже не вытащил руку из кармана плаща, чтобы открыть дверь, охранник распахнул ее сам и замер у стены, словно был скульптурой, а не живым человеком.

– Все течет, все изменяется, – бурчал себе под нос Лукин, оглядываясь по сторонам. – Фонтаны развели, рыбочек, попугайчиков.

– У нас даже удав есть, питон, – метрдотель указал на огромный подсвеченный террариум, в котором на сухой ветке, толстый, как батон вареной колбасы, висел и переливался всеми цветами радуги питон.

– Мерзость, – произнес Лукин, брезгливо отворачиваясь.

Змей, мышей, тараканов он терпеть не мог.

– Не поверишь, Самсон Ильич, каждый вечер какой-нибудь пьяный псих просит за любые деньги приготовить ему питона. А когда я говорю, что он стоит пятьдесят штук зелени, любители экзотики сразу же трезвеют, умнеют и аппетит у них пропадает.

– Сколько он на самом деле стоит?

– Мы купили его за пятьсот, по случаю, – метрдотель подвел Лукина к двери отдельного кабинета, трижды постучал в панель из лакированной карельской березы и впустил гостя. Сам остался за плотно закрытой дверью, словно охранял ее от вторжения.

Большой стол уже был накрыт на две персоны, звучала негромкая музыка. Павел Изотович точно в таком же шейном платке, как у Лукина, пригладил бакенбарды, будто вытер о них вспотевшие пальцы, не спеша поднялся навстречу гостю.

– Сколько лет, сколько зим!

– Пять лет, четыре зимы, – отрапортовал Лукин.

– Как один день.

– Для кого как. Это вы здесь каждый вечер, Павел Изотович, вольны распоряжаться собой, поэтому вам и кажется, что это было вчера.

– Вчера вечером мы пили коньяк, а потом время остановилось на пять лет.

– Теперь оно сдвинулось с мертвой точки.

– Садись, дорогой, – после дружеских объятий произнес Павел Изотович, – тебя мне видеть приятно. Не рассказывай, как там плохо, я знаю.

– Даже не собирался. Самому хочется забыть.

– Забудь. – Коньяк уже был разлит в бокалы. – Это самый дорогой, – сказал Павел Изотович, подвигая бокал к Лукину.

Тот сунул руку в карман пиджака и вытащил старомодную стильную зажигалку, бензиновую. Картинно поставил на край стола, крутанул колесико. Зажигалка горела как свеча, язычок пламени отклонялся то к одному мужчине, то к другому.

– Хватит церемоний, не тяни, не томи душу. – Рядом с зажигалкой легла ладонь Самсона Ильича. Рука Павла Изотовича, усиленная двумя перстнями баснословной цены, переливаясь бриллиантами, быстро заскользила по скатерти к руке Лукина. Один за другим он принялся поднимать пальцы Лукина.

– Так и быть, не стану тебя мучить, – Лукин резко оторвал ладонь, фотография взмыла над столом, несколько раз перевернулась, а затем картинно упала рядом с зажигалкой.

Павел Изотович схватил ее, быстро водрузил на глаза очки и принялся изучать. Его губы шевелились, в уголках глаз по-стариковски заблестели слезы.

– Обрадовал старика, удивил! Ну, Лукин, ну, мать твою! Никогда не думал, что такое счастье привалить может. Где взял – не спрашиваю, но если предлагаешь… Вещь чистая, в Интерполе не значится?

– Абсолютно чиста, как слеза младенца.

– Сколько хочешь? – обнюхивая фотографию, шепотом спросил Павел Изотович.