Богдан Сушинский - Ветер богов

– Но Борман есть Борман… – неуверенно возразил Адольф.

– Ты слишком привязался к нему. А должно быть наоборот. – Гитлер не уловил в словах Евы ни нотки упрека. Но она была права: к некоторым людям он привязывался. Сохраняя эту привязанность даже по отношению к тем, кто был истреблен по его же приказу. В этом – неразрешимое противоречие изболевшейся души.

Иное дело, что привязанность его почти никогда не переходила в обычную дружбу. Просто она определяла особый статус отношения к этому человеку, степень его авторитета.

– Их осталось мало, тех, к кому еще можно привязываться.

– Поэтому ты должен оставаться сейчас крайне осторожным. Я вижу, нет, вернее, чувствую, как вокруг нас с тобой произрастает зелье цареубийства.

– Вот они и попытаются убить меня во время совещания в Марживале, – спокойно, почти равнодушно молвил Адольф.

– Меня всегда поражает ваша интуиция, мой фюрер. – Это «мой фюрер» в устах Евы звучало совершенно не так, как в устах всех остальных, кто пользовался таким обращением. – Буду молить Господа, чтобы и в этот раз она спасла тебя.

– Мне даже показалось, что в эти дни здесь, в «Бергхофе», появлялся человек, который должен был убить меня, но почему-то не сумел сделать этого.

– Кто он? – насторожилась Ева.

– Я не знаю его имени. Но он уже приходил.

– Боишься произнести его вслух?

– Знаю, что приходил… по мою душу. Но кто?

– Полковник? Тот, ужасный?.. Безрукий, безглазый?

– Имени не знаю, – упорно твердил Гитлер.

– Другие тоже говорят о том, что тебя хранит Провидение. Не всем это нравится. Как и то, что мы все еще вместе.

Гитлер потерся затылком о вызывающую теплоту грудь. Сейчас ему хотелось, чтобы эта их беседа у «костра древних германцев» длилась вечно. Впрочем, кто мешал ему просидеть так всю ночь? Кого он вечно опасается? Перед кем утаивает свои отношения с Евой, которые уже давно ни для кого не тайна?

Но прошло еще несколько минут, и фюрер вновь оказался во власти своих предчувствий.

– Он здесь, мой убийца. Я уже чувствую его дыхание. Он выжидает, выбирает момент, – медиумически произносил Гитлер, глядя прямо в сердцевину пламени. В такие минуты Еве всегда казалось, что он всего лишь повторяет чьи-то слова, нашептанные ему из Вселенной. – Он из тех, кто не желает жертвовать своей жизнью. Пытается убить меня так, чтобы воспользоваться выгодой от моего ухода из этого мира.

– Имя? – едва слышно проговорила Ева, стараясь не вырывать его из медиумического потока сознания. – Имя или хотя бы какие-то приметы? Хоть какое-нибудь указание на личность.

– Это не порыв. Он долго готовился. Он сделает несколько попыток, пока наконец… [32]

– Нет! – испуганно прервала его Ева. – Нет, с тобой ничего не произойдет! – прижалась щекой к его щеке. – Я не желаю этого. Было бы слишком несправедливо – от руки какого-то жалкого убийцы. Ты уже давно принадлежишь истории. С такими людьми нельзя, как с остальными смертными. Многие все еще не понимают этого, но я-то, я-то понимаю… – шептала она, целуя его в щеку, в подбородок.

– Убийца. Он все ближе. – фанатично твердил фюрер. – Сегодня, глядя на пламя камина, я вдруг почувствовал, что мне суждено завершить свой жизненный путь на костре.

– Что?!

– На костре.

Ева едва заметно улыбнулась.

– Ты испугал меня. Можешь успокоиться. Слава Богу, теперь не Средние века. Инквизицию, насколько я помню, ты пока что не ввел.

– Я ощущаю, как меня охватывает пламя, – совершенно не воспринял юмора Гитлер. – Так уж, видно, нам с тобой суждено.

– Если считать, что вся твоя жизнь, все служение рейху – огромный костер истории… – согласна. Твоя жизнь завершится на костре. Однажды ты догоришь… Мы оба догорим на святилище инквизиции.

Гитлер покачал головой и тоже улыбнулся.

– Ты человек искусства, Ева. Мне это льстит. Ты же знаешь, как я отношусь к людям, понимающим искусство и посвятившим ему свою жизнь.

– Я знаю это. – Переход от костра к искусству хотя и вызывал определенные ассоциации, но все же казался довольно неожиданным. В то же время фюрер уже успел предупредить ее о подобной алогичности.

– Многое из того, что я познал в искусстве, особенно в музыке и театре, я познал благодаря тебе.

Ева скромно промолчала. Она действительно время от времени пыталась вырвать «своего фюрера» из губительного водоворота политики и ввергнуть в пучину искусства. Однако не утешала себя тем, что ей это удавалось. Гитлер был слишком поглощен сотворением великого рейха.