Богдан Сушинский - Ветер богов

– Но какие сейчас могут быть переговоры? – полусонно, словно в бреду, проговорил он. – На каких таких условиях я должен выпрашивать у Черчилля мира?! Не я все задумал. Вы. Да, вы. Там, в Тибете. В Шамбале. Высшие Посвященные. Само Провидение выдвинуло меня, маленького человека, австрийского Иисуса, для того, чтобы я возродил на этой земле арийский дух и сотворил Третий рейх. И не генералов мне сейчас винить, как не винил их и Бонапарт, – вас.

Интуитивно почувствовав, что кто-то стоит у него за спиной, Гитлер запнулся на полуслове и, не поднимаясь, резко оглянулся.

– Я понимаю, что ничем не смогу помочь тебе, родной, – сдержанно произнесла Ева, все так же неслышно приближаясь к нему и притрагиваясь пальцами к его волосам. – Но чувствую, что поступаешь так, как велит тебе долг фюрера великой Германии. – Она, возможно, оставалась единственным в Германии человеком, научившимся произносить подобные слова совершенно искренне, голосом уставшей, любящей женщины.

– Они струсили, Ева. Поняли, что мне не удержаться, и пытаются выслужиться перед англичанами. Они предадут меня, как только поверят, что англичане готовы принять их жертвоприношение. – Гитлер говорил все это, склонившись над огнем, в позе человека, решившего предать пламени самого себя.

– Я тоже знаю много чего такого… – присела Ева на подлокотник кресла, – чего никогда не решусь пересказать тебе.

– Про себя я иногда называю тебя моим Евангелием.

– Не только про себя. Однажды ты уже произнес это вслух, – загадочно улыбнулась женщина. – Это произошло, когда мы впервые оказались в постели, здесь, в «Бергхофе». Если только это мое воспоминание не смущает тебя.

Оно не смущало Гитлера. Их грехопадение произошло на вторую ночь появления Евы в «Бергхофе». Это было в те времена, когда он как канцлер еще только обживал свою альпийскую резиденцию и хозяйничала здесь его сестра Ангелика Раубаль.

Сестре Ева не понравилась сразу же и, кажется, навсегда. Как, очевидно, не понравилась бы и любая другая девушка, которую он привел бы сюда, – будь она хоть ангелом во плоти. В его сатанинской Ангелике срабатывала чисто женская защитная реакция: «Там, где нахожусь я, другой быть не должно».

Правда, того, что в ту ночь он назвал Еву своим Евангелием, Гитлер не помнил. Ну а все остальное… Возможно ли вообще забыть такое?

– Так ты женишься на ней? – первый вопрос, который задала ему сестра, причем сделала это в присутствии самой Евы.

– Мы еще не решили, – пришла на помощь Ева, видя, что он в замешательстве, словно пригласил не в свою резиденцию, а в дом мачехи, где пребывает на правах квартиранта.

И в ту ночь она прокралась к нему в спальню тайком, по служебной лестнице, сняв туфли, чтобы не выдать себя стуком каблучков и скрипом половиц.

Может быть, только потому, что счастье их оставалось великой тайной двоих, ночь эта выдалась неповторимо прекрасной. Вполне могло случиться, что тогда, в порыве страсти, он и согрешил против библейских канонов, нарекая ее, первогрешницу Еву, своим Евангелием.

– Знаешь, что я заметила, – пребывала в совершенно ином мире эта, реальная, Ева Браун, – в твоем окружении остались в основном люди, которые или боятся тебя, или припадают к ногам. Но припадают только для того, чтобы обеспечить свое благополучие. И еще такие, что ненавидят тебя, но тоже служат, скрывая свою ненависть ради собственной карьеры. В твоем генеральском окружении почти не осталось друзей – вот в чем твоя трагедия, мой фюрер.

– Зато счастье мое в том, что их никогда и не было… среди моих генералов.

– Да? Возможно. Об этом я как-то не подумала.

Гитлер молча глядел в огонь. Одной рукой Ева обхватила его за плечо, другой прислонила к своей груди его голову. В этом жесте проявлялось что-то искренне материнское, и Адольф сразу же почувствовал это.

– Они, конечно же, завидуют и ненавидят, – отрешенно, хотя и жалеючи, произнесла Ева.

– Даже Борман? – Гитлер слегка приподнял голову, пытаясь встретиться со взглядом женщины. Но так, чтобы не отрывать ее от теплой, все еще по-девичьи твердой, лишь слегка припухшей, пахнущей французскими духами груди.

– Когда здесь появляется этот человек, – мгновенно отреагировала «рейхсналожница», – «Бергхоф» превращается в партийную канцелярию. Из него хочется бежать. И не только мне. То же самое ощущают и другие люди, из тех, кому еще приятно проводить вечера у камина в нашем обществе. Этот твой Борман разрушает саму святость нашей обители.