Сергей Зверев - Час гладиатора

– А что, клево! – сутенер восторженно посмотрел на собеседника.

– И я о том. Ну, и мне, Бегемот, за посредничество… десять процентиков.

«Крохобор!» – возмутился в душе Миша-Бегемот, но демонстрировать недовольство не стал, предложение было действительно заманчивое, а эти десять процентов большой роли не играли.

– Заметано, Валь!

– Ну вот! Ты старших слушай. Они плохого не посоветуют, – назидательно произнес «крыша» и зачем-то еще раз заглянул в пластмассовый стаканчик с салфетками, но ничего интересного там больше не увидел. – Да, и еще, Бегемот, в пятницу пришли мне свою хохлушку, ну, такая беленькая, грудастая. Забыл, как звать…

– Дездемона?

– Точно, Дездемона! – полицейский встал из-за стола, жизнерадостно улыбнулся. – Понимаешь, весна, гормоны заиграли…

«Падла полицейская! – выругался про себя Миша-Бегемот, – еще и натуру ему на халяву».

– Ладно. Пришлю, – буркнул он и потянулся за бокалом с пивом.

И снова автозак. Похоже, это средство передвижения становится для меня традиционным, горестно размышлял Максим, держась за решетку. Его рука прикована наручниками к верхнему пруту решетки. Поэтому сесть он не может и вынужден стоять всю дорогу. Зачем конвой так сделал, непонятно. Может, для того чтобы он был у них на виду, но, скорее всего, для того, чтобы унизить его, уже полноправного зэка.

До последнего момента он еще надеялся, что суд разберется, что его оправдают. Адвокат собрал полную характеристику на покойного Утюгова: рецидивист, наркоман, насильник, неоднократно сидел за ограбление, нанесение своим жертвам телесных повреждений.

И рядом с ним Иконников – высокообразованный офицер, который с риском для жизни выполнял задания Правительства по защите интересов нашей Родины за рубежом, имеет правительственные награды, примерный семьянин.

В камере на него напали трое махровых уголовников. Защищая себя, случайно нанес Утюгову злосчастный удар, от которого тот скончался. Поэтому, напирал адвокат, самое большее, что можно инкриминировать его подзащитному, – превышение пределов необходимой самообороны. Статья «резиновая», при вынесении по ней вердикта суд зачастую исходит из характеристик обвиняемого и жертвы. Но суд был глух к доводам защиты. Приговор – девять лет строгого режима.

Услышав это, Алла закричала и прямо в зале суда упала в обморок. Ее пронесли мимо Максима. Эта сцена поразила его больше всего: здоровые амбалы в полицейской форме выносят его жену из зала заседания, почему-то вперед ногами, а он стоит за решеткой и не может ничего сделать.

На второй день после заключения в тюрьму его привели к начальнику учреждения. Тот вперил тяжелый взгляд в стоящего перед ним зэка, спросил:

– Как здоровье?

– Не жалуюсь, – коротко ответил заключенный.

– Ты можешь «вырубить» меня голыми руками?

Максим удивленно посмотрел на него:

– Зачем?

– Отвечать на вопрос! – рявкнул начальник тюрьмы.

– Смогу.

– Х-х-ры, – удовлетворенно прохрипел начальник, указал на привинченный к полу табурет, – присядь. – Затем раскрыл папку на столе. – Так, Иконников Максим Михайлович, тысяча девятьсот семьдесят девятого, русский, высшее, спецназ ГРУ, подполковник, хм-м, – покачал головой, удивленно посмотрел на Максима. – Статья сто пятая. Кого замочил?

– В драке… защищался.

– Ну да, все вы так говорите, – хмыкнул начальник тюрьмы, закрыл папку, оперся грудью на столешницу, уставился немигающим взглядом. – Есть шанс скостить срок. Работа в учебно-тренировочном лагере.

– Какая работа?

– В спарринге. Тренировки с омоновцами. Условия – отдельная одиночная камера, усиленное питание.

– Меня интересует шанс?

– Год за три. Естественно, при хорошем поведении.

– Надо подумать

– Думай. Завтра скажешь.

Он слышал об этих засекреченных центрах подготовки. Один старый коллега из «Альфы», давно на пенсии, рассказывал: «Там разрешено все, любые приемы. Это как лицензия на убийство. Но и у куклы тоже такие же права. Психологически это шок. Не все выдерживали. Некоторые альфовцы прямо перед боем отказывались. Их сразу же убирали из отряда».

Максим согласился. Если уж у бандитов в Сирии выжил, размышлял он, то у себя-то на Родине, наверно, не погибну. Да и потом, три года – это не девять.

Едут уже часа три. Правая рука, пристегнутая к верхнему пруту решетки, затекла, несколько раз, когда машина резко тормозила, Максим ударялся головой о решетку. Конвоиры спали, сидя на лавке, не обращали на него никакого внимания. Лишь один раз толстомордый сержант подошел к нему, посмотрел в лицо, издевательски вежливым тоном спросил: