Сергей Зверев - Омытые кровью

– Стой, голытьба! – заорал он. – Подожгу! Вместе с собой!

Наши бойцы застопорились. Стране нужно было зерно, а не угольки.

– Мирон! – крикнул Раскатов. – Не чуди!

– Все сожгу!!! – истошно заорал нэпман.

– Чего ты развоевался? – примирительно спросил начальник, приближаясь к нэпману и держа в руке тяжелый «маузер». – Сдашь зерно. Глядишь, даже и не посадят. Ты же закон знаешь.

– Богопротивный закон твой! – орал никак не желающий угомониться спекулянт. – Мое! Никому не отдам! Вместе с зерном сгорю!

И он начал подносить факел к канистре. Скорее всего, такие же канистры стояли на складе. Мирон давно уже готовился к такому раскладу. И словесными убеждениями его не пронять. Что с ним, дураком, делать, спрашивается?

Между тем Раскатов приближался к спекулянту, воркуя и уговаривая. Пока Мирон не заорал:

– Стой! Ни шага!

Расстояние сократилось прилично.

– Стою, – покорно произнес начальник. Потом вскинул «маузер» и выстрелил.

Пуля угодила мироеду точно в плечо. Да так, что факел отлетел в сторону. Вот ведь снайпер! Молодец!

Сухая трава загорелась, и огонь пополз к канистре. К складу кинулись все. Мирона сбили с ног и связали. Затоптали огонь.

Ранение было несерьезное, и Мирон неистовствовал, выпучив глаза, поливал нас проклятиями:

– Ничего, время ваше кончается! Скоро белый царь вернется! А пока его люди вам житья не дадут!

– Кто? Уж не атаман ли Шустов? – поинтересовался Раскатов.

– А хотя бы и он! И кишочки тебе выпустит! Все будете в лесу на ветках висеть. На своих кишочках-то! – Спекулянт злобно и совершенно безумно захохотал, а потом заскулил от резкой боли в раненой руке.

– Ты говори, не стесняйся, – кивал Раскатов.

С каждым словом Мирон увеличивал себе срок. Если в начале за махинации с зернозаготовками он мог отделаться годом принудительных работ, то сейчас стремительно утяжелял наказание антисоветскими высказываниями.

– Что говорить? Имущество забрал! А без имущества мне жизнь не в жизнь! Так что добей меня, большевистская гадина! Добей!!!

И его начала бить дрожь. Припадочный. Ну ничего. Мы и не таких вылечивали…

Зерновой спекулянт ранен был несерьезно, но, кажется, тронулся умом нешуточно. Стоял вопрос о его переводе в областную психиатрическую клинику для экспертизы. Но теперь это уже не мое дело. Было кому им заняться. У меня же своих забот полон рот.

На следующий день после той баталии я все же заглянул к Ветвитскому. При этом сам припозднился, так что застать его на работе задолго после окончания рабочего дня не рассчитывал. Но он был там.

Я заметил, что в шахтоуправлении больше всего бросаются в глаза две категории сотрудников – это алкоголики и трудоголики. То есть те, кто торопит время, чтобы по окончании рабочего дня сразу же вырваться за двери учреждения и заложить за воротник в рюмочной за углом, что, в общем-то, понятно – люди из шахтеров, происхождение обязывает. И трудоголики, которые горят на службе, и им вообще никуда уходить не хочется. Они дают стране угля и этим счастливы. Похоже, Ветвитский относился ко второй категории.

Его кабинет располагался на третьем этаже. По размерам он был таков, что можно ездить на велосипеде или играть в буржуазный большой теннис. Но вычурности, помпезности там не было. По своему аскетичному прагматизму помещение больше походило на какой-нибудь цех или мастерскую. Его центр занимал возвышающийся на подставке искусно выполненный макет угольной шахты. В углу стоял кульман с чертежами и инструментами для черчения. Вдоль стен шли полки с какими-то механизмами, порой угрожающего вида, среди которых я опознал только отбойный молоток. Ну не техник я, признаюсь. Хотя к большим машинам и механизмам отношусь с почтенным трепетом.

Вид и содержание кабинета были легко объяснимы. Ветвитский в шахтоуправлении отвечал за механизацию и развитие производства. Сегодня это направление работы было ключевым.

Встретил меня инженер крайне доброжелательно, как старого доброго знакомого. Мне даже стало неудобно, что за рабочей суетой я подзабыл о нем, да еще чуть не зажилил книжку.

– Очень рад вас видеть, Александр Сергеевич. – Хозяин кабинета пригласил меня присаживаться на металлический, не шибко удобный стул. – Вот, обживаемся!

От былой вальяжности в нем мало что осталось. Сейчас он был не в строгом костюме. Белая рубашка с закатанными рукавами. Испачканные чернилами пальцы. Блеск в глазах. Видно, что человек работает, занят своим делом и рад этому.