Искандер Лин - Раскаты Грома

Затем ушёл Никитка. Хоть брат и лежал в городской больнице, на обследовании и лечении, но всё равно болезнь взяла своё. Не под силу было дядям в халатах его домой живым вернуть. Мама говорила постоянно, что тетя Нина также слегла в молодости, что это её проклятие. И что дядю Пашу также смерть забрала – он остался только на фотографиях, подростком лет десяти. Отец как-то рассказал Артурке, что живёт эта страшная болезнь в них самих, в каждом. В ком она проснётся – неизвестно.

Через пару лет и с Мишей произошла беда. Сначала брат просто не обращал внимания на странные боли в животе, затем всё чаще отсиживался, отлёживался, исхудал. Его увезла в город белая машина с красным крестом, а несколькими днями позже в деревню вернула уже чёрная, без крестов. Понимал ли Мишка, когда Наде за лекарством в город ездил, что его судьба где‑то рядом вьётся?

После смерти Миши Артурка ожидал плохого. Считал, что у него тоже что‑то заболит, и он умрёт. А потом, через некоторое время просто свыкся с тем, что их семейную болезнь, как и его голубые глаза или курносый нос, не вычеркнешь, не изменишь. Порода – судьба.

***

Артур перевёл взгляд с ладоней на зеркало, висящее над умывальником: «Вот же! Какие красные глаза, а?! Сейчас на люди выходить. Ну‑ка!».

Он набрал в пригоршню холодной воды и умыл лицо. «Брррр!», – мурашки пробежали по спине. Почти как тогда, в детстве, когда по телевизору показали аварию на каком‑то предприятии: чёрно‑белые кадры из новостной передачи с лицами страдающих, умирающих от неизвестного недуга людей. Позднее таких называли облучёнными. А ещё мурашки были похожи и на те, что пробегали о нему на уроках в школе, когда мальчишка узнал, что у человечества есть способы подчинить себе маленькие‑маленькие частички, из которых состоит всё. Что в нас самих есть некий код, в каждой клетке нашего тела. Этот код переносит от поколения к поколению и цвет глаз, и крепость тела, и его болезни, и ещё много чего. Артур вспомнил, что точно так же у него бежали мурашки по спине, когда маме позвонили её друзья из города сообщить, что Радеев висит в списках поступивших абитуриентов. И подобные мурашки чувствовал Артур во время самой учёбы в престижном вузе, представляя себя защитником людей от страшных бед. Бед, что можно обойти лишь знанием. При помощи знания он преодолевал снобизм некоторых профессоров и доцентов, принимавших у него экзамены. Именно знанием он был вооружён, когда диссертационный совет не смог аргументированно выразиться против его доклада. Немудрено: его идеи шли вразрез с привычными, общепринятыми рамками и понятиями. После защиты диссертации наступили годы отчуждения, неприятия, непонимания в научном сообществе. Это были годы долгого боя с неизвестностью, с насмешками коллег, с нерешаемой, казалось бы, задачей. Но именно в тот переломный момент он нашёл единомышленника и друга. Они с Яном Топольским объединили достижения своих наук. Наконец Артур воплотил мечту, с которой жил всё это время. Тогда, 10 лет назад, он, наконец, с облегчением выдохнул в лица завистников: «Я смог».

Смотря в усыпанное каплями зеркало, ощущая последние вздрагивания исчезающего беспокойства, Артур Фёдорович прошептал своему отражению: «Я смог».

От воспоминаний отвлёк стук в дверь мужской уборной. Удары были совсем не резкими, скорее извиняющимися.

– Дорогой! С тобой всё хорошо? – послышался голос Ольги, жены Артура. Эта женщина стала для него верной подругой и тёплой любовью ещё в годы их студенчества. Она не побоялась пойти за осмеянным многими людьми мужчиной, который так фанатично стремился вглубь науки. За эту верность он был ей пожизненно благодарен.

– Все нормально… гхэм! Сейчас иду! – сказал учёный, закрывая кран умывальника. Подойдя к сушилке, он добавил уже намного тише себе под нос: «Невпопад простыл. Хотя разве когда‑то было иначе?»

Артур старался больше не думать о причинах, заставивших его пару десятков минут слушать шум отдалённых, забытых фраз в журчании льющейся из крана воды. Под звуки не выключившейся вовремя сушилки, Артур подошёл к выходу из туалета, повернул ручку, открыл дверь и переступил через порог.

***

Радеев поднялся по обитым тёмно‑красным ковром ступеням на сцену. В центре неё стояла трибуна, за которой учёного ждал человек с микрофоном в левой руке. Широчайшая, неестественная, отрепетированная улыбка повисла на лице ведущего. У этого молодого мужчины были светлые волосы, убранные набок. Казалось, что его мимика и причёска излишне яркие для строгого мира науки, даже для такого важного события как вручение премии. Светотехник плавно перемещал пятно от прожектора, удерживая Радеева в центре круга, выделяя номинанта. Артур уже был однажды на подобной церемонии награждения в качестве гостя. Ещё с прошлого раза он подметил утрированную торжественность мероприятия, походившую на откровенную фальшь. Тогда Артур не стал углубляться в эту мысль. Он молча принял правила такой странной, но важной для него социальной игры: поставленный голос ведущего объявлял научное звание и фамилию премируемого, после чего все гости, сидевшие в зале за небольшими круглыми столиками группами по пять‑шесть человек, создавали волну аплодисментов. Хлопки ладоней, лязганье пуговиц на манжетах, вереница еле заметных ударов столовых приборов о белую скатерть и затихающий шёпот дам сливались в шквал, что выталкивал очередного новатора от науки наверх, для торжественной речи. Речи, в которой отягчённый глубокими знаниями человек кланялся у трибуны, благодарил всех за всё. Это был своеобразный ритуал, который повторялся из года в год в стенах большого помещения с синими знамёнами академий, свисавшими с потолка вдоль стен и красной ковровой дорожкой, раскатанной по центру.