Дмитрий Пейпонен - Бронзовый ангел над океаном

–Ну, Мурашки, все тебе сегодня в кучу! Прямо настоящий день рождения! – в Машкином голосе проскользнула зависть.

Вообще, письма были очень редки в училище – некому было писать девочкам письма…. Пожалуй, только Зинка, которой пару раз написала ее подружка, кроме Натки, еще получала письма.

– Читай уже скорее! – заерзала Машка.

– Я потом, – тихо сказала Натка и положила конверт рядом с собой.

– Кузнечик, дай бумажку, в туалет сходить! – ухмыляясь, бросила Зинка.

– Заткнись! – бросила Света, даже не взглянув. – Глаза выдавлю…

Зинка съежилась и уставилась в тарелку.

Все стали вставать, собираться на занятия, заскрипели ножки стульев, зазвенели вилки.

– Ну, именинница, до вечера! – улыбнулась Светка загадочно, и Натка через секунду осталась в столовой одна. Она медленно допила сок, оттягивая момент, когда вскроет конверт с загнутым уголком, встала и пошла в спальню. Там она устроилась на подоконник, минуту жмурилась на весеннее солнышко, морща нос, и, наконец, аккуратно, чтобы не порвать, вскрыла конверт и достала из него тетрадные, в клеточку, листочки с синими узорчатыми строчками…

– Здравствуй, Натка! – писал дядя Сережа. – Извини, что долго не отвечал, мотался по командировкам, а потом технику принимали, а потом меня повысили, дали роту, пришлось пожить пару недель в казарме. Как твоя учеба? Мне начальник училища писал, что ты молодец, горжусь тобой, девочка. Правда, пока не закончишь училище, увидеться не получится, так что потерпи немножко, половину почти отучилась.

У нас все по-старому, город хорошеет, становится чище. Новый год как отметила? Как подруги твои поживают? У меня новость для тебя, не знаю, хорошая или плохая. Про родственников наших. В общем, продала тетя Оля квартиру твою, всех обманула опять, почти все себе захапала, купили они машину с мужем. Месяц не поездили, врезались в какой-то крутой джип, втроем, дядя Коля умер почти сразу, а самой Ольге пришлось и квартиру свою продать, чтоб за джип рассчитаться, да я немного помог, кое-как выкрутилась, да головой повредилась совсем. Сейчас лежит в психдиспансере. Я заходил, думал, помочь чем, она грязная, дикая, в одиночной палате, волосы в паклю спутались, так обрезают ей, никого к себе не подпускает, все бумажки рвет и стопочками складывает. А потом считает эти бумажки и прячет везде. И приговаривает «вот Наташка приедет, отдам деньги ее проклятые»… Врачи думали, что она тебя увидит, немного просветлеет, показали ей фотографию твою, она набросилась, фотографию зубами разорвала и долго успокоиться не могла…

Натка отложила письмо и глубоко вздохнула, пытаясь отогнать страшную картину – тетя Оля на четвереньках, больше похожая на животное, с грязными, клочьями свисающими волосами, рвет зубами ее, Наташину, фотографию… Она снова пожмурилась на солнышко и снова склонилась над листочками.

– Так что, Натка, есть справедливость на свете, ты верь и всегда помни об этом. А сынок их в детдоме сейчас – никто из родни брать не захотел, вот так судьба распорядилась.

Папе и Маме памятник я поставил, оградку хорошую сделал, как отучишься, приедешь, сходим к ним.

Скучаю я по ним, любил я семью вашу, и тебя, девочка, люблю и скучаю по тебе…

Натка опять оторвалась от письма, проглотила горький комок и задумалась. – Родители… А ведь все реже вспоминаю про них… Неужели забываю? – с ужасом подумала она и помотала головой. – Нет, не забываю, никогда не забуду…

– А я ведь, Наташка, женился, старый дурак. – Натка улыбнулась. – Приедешь, познакомлю тебя, она хорошая у меня, только заполошная немного, но добрая. Квартиру мне дали. В общем, девочка, все у нас нормально, приезжай скорей, я очень соскучился. Выросла, наверное, невеста уже, большая и красивая?

Не знаю, как быстро дойдет письмо, но поздравляю тебя, девочка, с днем рождения. Единственное, чего хочу пожелать тебе, так это чтобы никогда никто не смог сказать про тебя, что ты зря жизнь прожила, чтобы любили тебя все, и чтобы как можно скорее в жизни твоей все стало хорошо. Будь счастлива, Натка.

Пиши мне, пиши чаще, я волнуюсь за тебя.

Твой Дядя Сережа.

Натка перечитала письмо еще раз, чувствуя, как щиплет глаза от слез, вздохнула, глядя сквозь влажную пелену на глазах на залитый солнцем двор училища, и думала, как много изменилось в ее жизни за такой коротенький кусочек времени… «Время», – подумала Натка – «так странно бежит оно… Вот, вроде совсем недавно – и ходила она в школу, были папа, мама, все было светло и хорошо… Почему-то в воспоминаниях – всегда тепло и лето… А вот момент, когда приехала она с Дядей Сережей, стояла перед КПП – как будто сто лет назад было, и уже не помнит она, в чем была одета, варежки красные, шарфик…Память тоже странная штука» – продолжала думать Натка, вздохнув и разглаживая листочки письма – «что-то врезается так, что и хочешь забыть, а не можешь, и подсовывает память постоянно картинки… Две открытые могилы… Грязь, перемешанную со снегом… А вот мамина улыбка – как ни старайся – как будто сквозь туман, размыто и нечетко… И голос отца… И воскресенья – когда все были в сборе, когда Натка, маленькая еще совсем, утром на цыпочках прокрадывалась к кровати родителей, и холодной рыбкой ныряла под одеяло к ним, безуспешно пытаясь обнять сразу обоих маленькими своими ладошками… Так далеко и так давно это все… И только эти листочки, исписанные твердым, размашистым почерком Дяди Сережи, сам Дядя Сережа – вот и все, что осталось у Натки от той, светлой, счастливой жизни…»