Владимир Стрельников - Проект «Валькирия»

Огрызавшийся «Юнкерс» крутился над морем. Шалишь! Высота не та. Вдруг в затылок повеяло смертью. Сзади ещё один!

– Прикройте с хвоста!

(Хотя, кому это он?) Вот уже и приемлемая дальность. Загремели крыльевые «Браунинги». Трассы накрыли немца… Но тут практически незаметный до этого винт начал резко замедляться. Вот уже чётко видно затухающее вращение лопастей. Остановка двигателя! В кабине сразу стало непривычно тихо. В этот миг он ощутил сотрясение самолёта и почти сразу удар в спину.

– Подбил третьего… Мотор… «Ракета»!

Последнее кодовое слово означало, что идёт на вынужденную посадку. Приводнившийся истребитель худо-бедно держится на поверхности от двух до семи минут. Хватит, чтобы покинуть его с надувной резиновой лодкой и НЗ. Так в студёных волнах Ледовитого океана можно прожить чуть дольше…

Но – не судьба! Отлетался, Борька. Ослабшая рука перестала сжимать ручку, и «Киттихоук» свалился на крыло. Близкая водная гладь рывком скакнула к кабине.

* * *

Тьма была недолгой. Первое, что Сафонов осознал, было тепло. Умер, что ли? Баренцево море всегда холодное. Да и сухо ему… Может, в кабине тонет? Открыл глаза. Абсолютный мрак. Что-то негромко щёлкает. Но вот с боков появился свет. Сразу стало видно, что над ним приподнимается крышка… Гроба?! Да нет. Кто бы его хоронил посреди Кильдинского плёса, в сотне километров от берега.

Да и мягкая она. Как причудливо изогнутая спинка дивана. Вот уже «крышка» расползлась (?!) в разные стороны, и он понял, что лежит посреди какого-то светлого помещения. Госпиталь? Над ним озабоченно склонились двое зрелых мужчин, на вид лет тридцати пяти, в непривычной «обтекаемой» форме. То, что это именно военное обмундирование, Борис понял сразу. Одинаковое, бело-голубое, с отложным воротом, накладными карманами и полосой однобортного стыка. Какого-то неправильного, словно нарисованного (?). Совсем без пуговиц или крючков. Пояса перетянуты коричневыми ремнями с чем-то вроде кобур на правом боку, ближе к ягодице. На левом обшлаге и груди у обоих знаки различия в виде больших золотистых «галочек» углом вниз. У одного одна, у второго две. В армии республиканской Испании что-то подобное было. Аналог треугольников РККА.

– Борис Феоктистович? – голос двухгалочного (которого Борис тут же, на испанский манер, окрестил «Sargento» – сержант), дрогнул от волнения.

– Да. Где я? – обнажённый Сафонов находился в какой-то мягкой кровати, образовывавшей вокруг тела плотный кокон. Одношевронный «Cabo» (капрал), словно прочтя мысли, накрыл его простынёй, оставив снаружи голову.

– Можете считать это медсанчастью! – теперь уже радостно и как-то очень уж приветливо улыбнулся «Саргенто». Среднего роста, чуть ниже Бориса. Но очень жилистый. Наверняка сильный. Близко посаженные светло-серые глаза. Цепкие, внимательные. Как у лётчика-истребителя. Короткие тёмно-русые волосы аккуратно подстрижены. Через всё узкое хищное лицо наискось тонкий неровный шрам. Лишь непонятное дружелюбие смягчало прямо-таки излучаемое им чувство опасности. «Кабо» тоже, кстати, не выглядел добрым самаритянином. Тех же лет. Лицо слегка треугольное, сужающееся книзу. Словно бы утомлённое. И мудрые карие глаза. Вот его сразу хотелось назвать не то «профессором», не то «товарищем военврачом».

– Ребята, дайте мне ещё пару минут! – раздался откуда-то из глубины кабинета, сплошь заставленного громадным непонятным оборудованием, довольно молодой и приятный женский голос. – Нужно закончить обследование!

– Борис Феоктистович, полежите немного без движения! – вежливо попросил дружелюбный со шрамом. – Потом попробуем всё объяснить.

Полежать не трудно. Тем более кровать чудо как хороша! Он проанализировал ощущения. Ни усталости, ни недосыпа. А главное – справа-сзади ничего не болит! Что уже само по себе радует. Даже есть не хочется.

– Всё, готово! – в поле зрения показалась миловидная темноволосая женщина, на вид лет двадцати двух – двадцати пяти, с блестящей, неестественно белой бумагой в руках. Тоже в военной форме: тёмно-синей, с чёрными петлицами, отстроченными серебром, и одинокой серебряной же «шпалой». Вот только лица у всех медиков какие-то… Далеко не рабоче-крестьянские. Да и почтения у слишком уж зрелых сержантов перед «капитаншей» что-то маловато. Скорее, как равную воспринимают.

Сафонов решил на всякий случай включить тумблер «Д». Так у них в полку говорили о тех, кто начинал валять дурака. Обещали «объяснить»? Пожалуйста! Сам он старательно молчал, незаметно ощупывая странное лежбище, в котором оказался. Вдруг придётся срочно выскакивать и драться. Не то чтобы ждал какого-то конкретного подвоха, но неправильность ситуации напрягала.