Андрей Дышев - Игра на выживание

Едва он это сказал, как появился ведущий, объявил полную готовность и попросил спасателей организованным строем выдвинуться к самолету.

– В туалете под зеркалом я буду оставлять тебе записки! – успел шепнуть напоследок Морфичев.

Я пошел к выходу, кидая взгляды на Крота. Мне хотелось увидеть, как он будет прощаться с Ирэн. Но никакого особенного прощания не было. Ирэн что-то коротко сказала Кроту, сразу же повернулась к нему спиной и примкнула к группе спасателей. Крот крикнул ей вдогон: "Займи мне место!" Было бы неплохо, если бы Морфичев оказался прав, и нас разместили бы в разных отсеках.

Мы заходили в самолет по рампе, усеянной металлическими пупырышками. Шел мелкий дождь, и огни аэродрома отражались на мокром асфальте. Бородатый оператор с камерой на плече снимал нашу погрузку с разных ракурсов. Он то пристраивался у мощного колеса самолета, то запрыгивал на рампу, то занимал позицию где-то в глубине отсека. Наверное, когда эти кадры пустят на экран, их будет сопровождать тяжелая или даже трагическая музыка. Почему-то именно минорные звуки наполняли мою голову в эти минуты. Мои коллеги прощались с землей бессловесно. Несмотря на камеру, никому не хотелось паясничать и веселиться. Поздний вечер, промозглая погода, старый военный самолет – эта натура менее всего подходила для телевизионного шоу. Во всяком случае, так мне казалось. Ирэн шла впереди меня. Я нарочно замедлял шаг и отставал, чтобы спокойно, не таясь, рассмотреть ее со стороны. Какого ей будет опекать Крота? Ей придется переносить жару и холод, усталость, голод и боль. Она будет страдать. Во имя чего? Неужели только ради денег?

Мы оказались в тесном отсеке, отделенного от остальной части самолета перегородкой. Худощавый мужчина в летной форме, нахлобучив на голову массивные наушники, слушал радиокоманды и громко повторял:

– Есть! Слушаюсь… Так точно! Зашли десять человек и еще два оператора… Понял, закрываю!

С громким лязгом рампа начала подниматься вверх. Черный проем, заполненный огнями прожекторов, стал сужаться. Мы, рассевшись на узких скамейках вдоль бортов, смотрели на мир и молча прощались с ним. Рядом со мной сидела медсестра, которую последней выбрали в качестве спасателя. Она была невысокой, худенькой и в то же время крепенькой, как бамбуковый побег, в широких брюках цвета хаки, на которых где попало были нашиты карманы. Ее волосы были сплетены во множество тонких золотистых косичек, отчего напоминали перезрелые колосья пшеницы. Глаза девушки закрывали непроницаемо-черные очки с круглыми стеклами. На шее и запястьях болтались веревочки и цепочки с кулончиками, бусинками, фенечками всевозможных размеров и оттенков. Самыми оригинальными мне представились бусы в виде крохотных эбонитовых фигурок коров и овечек – казалось, что вокруг шеи девушки бродит маленькое стадо. Но больше всего мне понравилась ее короткая, без рукавов, курточка, которая не доходила до пупка с вживленным в него колечком. Медсестра смотрела на поднимающуюся рампу словно на занавес, знаменующий начало некоего увлекательного зрелища. Губы ее шевелились, и я сначала подумал, что девушка шепчет какую-то прощальную молитву, но потом заметил в ее ушах "пуговички" наушников и болтающийся на груди мобильник. Она с кем-то разговаривала по телефону. Я протянул ей мятный леденец. Медсестра машинально взяла его и стала рассматривать с таким видом, словно не знала, что с этим предметом надо делать.

– Ты сколько весишь? – спросила она, выдернув из ушей наушники.

Мне показалось, что в вопросе прозвучал неодобрительный намек, и невольно втянул живот.

– Вряд ли больше центнера.

– А я – пятьдесят два килограмма. И ребята мне только что сказали, что парашют при таком весе не раскрывается. Врут, да?

Я захрустел леденцом, рассматривая свое отражение в ее черных очках, маленький ротик с полными губами, и попытался представить ее в белом халате, шапочке и с клизмой в руке. Несмотря на богатство своего воображения, у меня ничего не получилось.

– Вот съешь конфетку, станешь тяжелее, и парашют обязательно раскроется.

Она захрустела вместе со мной. Детский сад! И эта сестра милосердия хочет тягаться со мной в Игре на выживание? Оператор, ослепляя фонарем, снимал наши лица крупным планом. Я знал, что Ирэн сейчас смотрит на меня, и старался выглядеть веселым и беззаботным. Даже помахал ручкой в объектив. Наверное, Ирэн тоже волновалась в ожидании предстоящего прыжка, как и маленькая медсестра. Едва я подумал об этом, как у меня защемило в груди. Как всё нелепо! Как всё противоестественно! Мы, такие близкие друг другу люди, пережившие столько драм и испытаний; мы, сотрудники одной фирмы, привыкшие заходить друг к другу в кабинет десятки раз в течение рабочего дня – сейчас сидели в сумрачной утробе самолета и старательно делали вид, что не знаем друг друга. Нас притягивала необоримая сила, нас влекло друг к другу, но мы с бараньим упорством терпели, страдали, и виду не показывали, что готовы поступиться принципами. А о каких принципах речь? Я уже забыл, чем сегодня обидела меня Ирэн. Кажется, где-то слукавила, что-то не договорила… Какая чепуха! Всякая нормальная женщина на две трети состоит из лукавства и недоговоренности. Так чего я сижу и выдавливаю глаза из орбит, пытаясь незаметно посмотреть на Ирэн?