Андрей Воронин - Комбат. Восемь жизней

Сама Марина видела себя если не мессией, то существом богоподобным, которому можно все… Никакие нравственные категории не заботили ее, она не то чтобы в них не верила — просто не подозревала, что они есть на самом деле. Любые разговоры и поступки, опирающиеся на честь, честность, порядочность, казались ей не чем иным, как замыслами еще более коварными, чем те, что роились в ее собственных мыслях. Переубедить, доказать, что бывает по-другому: честная жизнь, искренние отношения, настоящая верная любовь, — было невозможно. Собственно, никто и не пытался. Любому из знакомых она являлась либо безупречным ангелом, либо неисправимым дьяволом.

К сожалению, Подберезский общался с Мариной Левко всего несколько минут. Он и мысли не допускал, что понравившаяся девочка, которой на вид и семнадцати нет, может вести двойную игру. Он ехал к Гале, зная, что Борис Иванович уже там, старался сосредоточиться на мыслях о поисках Петькиной мамы, но острые лопатки под прилегающим халатиком то и дело возникали перед глазами. Кошачий, мягонький голосок с придыханием шептал: «Созвонимся», и ему хотелось сделать это немедленно, ничего не узнавая ни о Петьке, ни о его проблемных родителях. Но, в отличие от Марины, битому жизнью Андрею Подберезскому были знакомы чувства долга и товарищества. Поэтому он мысленно приказал себе собраться, вспомнить, чем скреплена мужская дружба, и притормозил у подъезда одноклассницы.

Галя сразу открыла дверь. Андрей узнал огромную, отлично вычищенную обувку командира, стоящую рядом с хрупкой полкой. Не решился Комбат взгромоздить свои высокие военные башмаки на легкие перекладинки с женской и детской обувью. Подберезский улыбнулся наивной деликатности старшего товарища и последовал его примеру. Мягко ступая по узорчатой ковровой дорожке, он вошел в комнату, откуда доносились мужской и детский голоса.

— Як маме хочу и к папе. Почему мне нельзя домой? — скулил Петька, сидя у Рублева на коленях.

— Они приболели и проходят карантин, — устало произнесла Галя.

Очевидно, она сама придумала такое обтекаемое объяснение и твердо его придерживалась. Действительно — железобетонная причина. Карантин нарушать нельзя, нужно ждать, когда врачи разрешат. Но когда Комбат это сказал, Петька обреченно заплакал.

— Врете, дядя Боря, и тетя Галя врет, и дочка ее тоже. Мой папа — врач, а врачи карантином не болеют!!! Я помню — в прошлом голу в саду был карантин, и у мамы в школе. Мы дома сидели, а папа на работу ходил. Он нам завидовал, что вставать рано не надо! И говорил, что у врачей на работе карантина не случается. Наоборот, когда у всех карантин, у медицинских работников дел невпроворот!

Взрослые растерянно переглянулись. Мужчины уставились на Галю, словно не они навязали ей мальчишку, а она сама забрала его из семьи.

— Петенька, это в прошлом году у врачей карантина не объявляли, а в этом законы изменились. Теперь карантин бывает у всех — мы же с тобой в Интернете читали! — женщина подхватила зареванного малыша на руки и стала носить по комнате, как носят раскричавшихся грудных детей.

Рублев и Подберезский вышли на кухню, присели к столу. В двух словах Андрей объяснил Комбату, что в поликлинике Зернов, очевидно, работал. И что навыки самца-искусителя непременно дадут плоды сегодня же вечером. Утром будет доложено по всей форме…

— Что доложено? Что некая медсестра работала с Зерновым полгода назад? По-твоему, она знает что-либо нас интересующее?

— Да ты раздражен, Комбат! В любом случае никто другой, знающий Петиного папу лично, нам неизвестен. Мальчишку не ищут, Галю не беспокоят… Бахрушин не звонил? Что слышно про спонсорскую дочь с ранимой психикой?

— Пока ничего не слышно. Поехали домой. Леонид Васильевич сам выйдет на связь, лишний раз дергать его ни к чему.

Галя продолжала расхаживать с мальчиком на руках и лишь кивнула обоим в ответ на прощальные взмахи широких мужских ладоней.

Стемнело. Значит, уже шесть, начало седьмого… Охранник меряет тяжелыми шагами кухню и явно кого-то ждет. Кем будет этот некто, что ему от нее надо? Оставят ли ее живой? Что с Петей?

Алена отлично понимала, что ни на один из этих вопросов парень в маске отвечать не станет. Понимала она и другое — что-то идет не по плану. Ее давно должны были забрать, а его — накормить. Именно из-за голода он злится и на себя, и на нее, и на ситуацию. Романтический флер первых часов улетучился. Голод — великий, всепобеждающий инстинкт. И пока мужчина не накормлен, он, как правило, резок и раздражителен. Время играет против нее. Еще час назад мальчишка отвечал на нехитрые вопросы, постепенно перенося внимание с коленок пленницы на истории из собственной жизни. Кое-что, конечно, игнорировал. Видно, имел инструкции от «начальства» разговоров «за жизнь» не вести, в глаза не смотреть, душу не распахивать. Но не зря Алена Игоревна была хорошей учительницей и классным руководителем в десятом, а не в пятом классе. Она умела разговорить и упрямцев, и тихонь, и проштрафившихся наглецов. Однако создавать иллюзию сытости в чужом молодом организме, конечно, не умела. Зато хорошо понимала, что может случиться, если этой иллюзии не создать.