Александр Лысев - Т-34. Выход с боем

А затем кругом как-то сразу установилась тишина, и только ветер гонял дым по разгромленным улицам. Майор спрыгнул на землю, поспешил к получившей попадание соседней «тридцатьчетверке». На груде камней рядом сидел Коломейцев – ему бинтовали голову. Рядом, раскрыв рот, тряс головой контуженный коломейцевский наводчик. Остальные члены экипажа из огнетушителей заливали языки пламени, лизавшие решетку моторного отсека.

– Вы как?

– Все живы, – отозвался Витяй и кивнул на свой танк: – Лошадь накрылась, нужна новая.

Лязгнув гусеницами, рядом остановилась машина комбрига. Майор доложил обстановку.

– Сбор за деревней! – крикнули им из люка сверху. – Догоняйте!

Терцев кивнул. Поднимая за собой клубы пыли, танк комбрига рванул дальше.

…Война закончилась. Тогда, в первых числах мая, они вышли к переправам на Эльбе и остановились. Впереди, насколько хватало глаз, до самой реки располагалась огромная масса немецких беженцев – тех, кто не успел переправиться на западный берег. При появлении советских танков остатки германских частей на восточном берегу уже безоговорочно сдавались в плен. На Эльбе советские танкисты встретились с американцами.

А затем их танковую бригаду отвели в окрестности Берлина. Столица Третьего рейха лежала в развалинах. Ветлугин раздобыл в автомобильном батальоне «Виллис». Они все втроем побывали в центре города. Постояли в том месте, где располагался выход из бункера Гитлера в сад имперской канцелярии. Заглянули вниз – там все было залито водой. Кругом нашими саперами были расставлены таблички с надписью «Мины». По обозначенным проходам выбрались на площадь у Рейхстага. Изрешеченное пулями и снарядами, его полуразрушенное здание выглядело мрачно и зловеще. Все уцелевшие колонны и стены были покрыты надписями, сделанными победителями. Терцев свистнул водителю и махнул рукой. Прямо по ступенькам Ветлугин подъехал на «Виллисе» вплотную к одному из входов. Остановил машину, зафиксировав ее ручным тормозом. Встав в рост, из кузова автомобиля они дотянулись до закопченной стены над дверным проемом – больше свободного места для автографов не было. Куском штукатурки по очереди написали свои имена с фамилиями и места, из которых были родом. Терцев приписал номера их танкового батальона с бригадой и, переглянувшись с Коломейцевым и Ветлугиным, поставил жирную точку, пока штукатурка, закончившись, не осыпалась из его пальцев вниз…

В том году удивительным образом на День Победы пришлась Пасха. Вернувшись в расположение бригады, они сидели за столом у комбрига. Стол был заставлен разной снедью и всевозможными бутылками с разноцветными этикетками. Все это, не церемонясь, прямо локтями сдвинули в сторону, освобождая место, когда Егорыч внес большую плетеную корзину с вареными яйцами, окрашенными луковичной шелухой. Пока наклонялся над столом, звякнули друг о друга на его груди Георгиевский крест и орден Славы на одинаковых ленточках. Разговоры смолкли. Все в тишине разобрали яйца. Как когда-то резанные из консервных банок крестики, сделанные Колей Горчаковым. Коломейцев держал перед глазами в двух ладонях яйцо – вспомнилось, как вот точно так же окрашивала яйца на Пасху дома мать. Ничего не говорила, но делала так каждый год вплоть до его ухода в армию. Они детьми задолго до весны начинали собирать в мешочек сухую луковичную шелуху. Им было очень интересно определить победителя при проверке крашеных яиц на прочность. За столом стоял веселый перестук, а родители смотрели на них и тоже улыбались. Так было почти в каждом доме каждый год, хоть и в церковь давно уже, за исключением некоторых стариков, никто не ходил. Да и позакрывали храмы практически все. Вряд ли тогда, в детстве, все ребята их поколения могли бы объяснить подлинный смысл этих крашеных яиц. Но это оставалось, несмотря ни на что, повторялось каждый год и было своим, привычным – пусть тогда и сохраненным хотя бы на уровне ритуала…

Терцев оглядел собравшихся товарищей. Конечно, каждый из них думал о своем. Он знал, что ничего они не скажут о происходящем сейчас вслух. Как и о том, что творится у каждого из них внутри. Не будет никаких обсуждений от тех, кто действительно все это пережил. Но разобранная корзина на столе говорила обо всем красноречивее любых слов. В окопах атеистов не бывает – это старая истина. Все остальное, пожалуй, дело сугубо личное. И лично для себя Терцев давным-давно твердо знал, что Бог есть. Не столько, наверное, даже верил, сколько именно знал. Для него это было доказано не какими-то откровениями свыше, а вполне реальными событиями, произошедшими конкретно с ним. Просто иначе не сидел бы он сейчас за этим столом. И для него не было вопроса, где Бог. Был единственный вопрос – где мы? В данный момент, когда, казалось, в самом воздухе еще витали, остывая, чудовищные боль и страдания только что закончившейся войны, все были с Ним где-то совсем рядом. Хотелось, чтобы так и оставалось на будущее. Вот только никто и никогда пусть больше не испытает подобных ран, нанесенных этой войной…