Александр Лысев - Т-34. Выход с боем

– Триколор сотри.

– Что? – непонимающе отозвался Терцев, поводя глазами в разные стороны.

– Вот эти полоски трехцветные убери, как минутка будет. – Старшина вытянул руку в сторону танка. И, кивнув на уходившую к блестевшей вдали реке широкую пойму, тихо пояснил: – Тебя там за них не просто расстреляют – четвертуют на месте. Сразу и без разговоров.

Надо было действовать, и действовать быстро. Но, вопреки самому себе, Терцев отчего-то не двигался с места. В голове мелькали обрывки из смутных воспоминаний детства, Гражданской войны. Он продолжал стоять как вкопанный. К горлу комом подкатили вдруг отрешенность и какая-то несказанная грусть. Никогда такого с капитаном раньше не случалось.

Епифанов словно угадал его состояние. Приободрил словами:

– Давай, парень. Ты должен выбраться.

И, закинув на плечо пулемет, жестом остановил Терцева, который, будто очнувшись, тряхнул головой и сделал шаг в сторону старого солдата.

– Я сам с ними разберусь. А ты должен выбраться.

Хищно сощурился, перехватил поудобнее снаряженные диски.

– Там позиция неплохая на взгорке. Заранее заприметил. Посмотрим еще, кто кого.

Терцев все молчал.

– Да черт с ним, с танком – пошли пешком! – хрипло проронил наконец.

– Нет. Так не оторвемся.

– Тогда давай через реку вплавь! Вместе! – совсем уже от отчаяния выпалил капитан.

– Не выгребем, – отрицательно покачал головой старшина. И спокойно добавил: – А если и выгребем, то среди бела дня подстрелят и утопят. Не немцы, так свои.

Терцев стоял, только сжимая и разжимая кулаки.

– Так надо! – уже уверенно направляясь в сторону холмов, на ходу повернул голову Епифанов. – Каждый должен делать то, что должен…

Говорят, что, уходя, лучше не оборачиваться. Все-таки украдкой он быстро обернулся еще раз и довольно улыбнулся в усы, увидев, как фигура танкиста метнулась к машине. Громыхнул вскрываемый ящик с принадлежностями.

«Он выберется. Потому что так надо, так должно быть».

Епифанову вдруг стало легко и спокойно. Широким шагом он добрался до взгорка. Их танк отсюда видно не было. Не торопясь, спокойно установил пулемет. Проселочная дорога просматривалась отлично. В сектор обстрела сверху также попадали приличные части поля слева и справа от нее. Все, кто пойдет ему навстречу, будут как на ладони.

«В польской земле останешься», – сказала тогда ему, молоденькому солдату пулеметной команды гренадерского полка, пожилая цыганка в цветастом платье. Дело было в варшавском лазарете в 1915 году. Помнится, накинув шинель, Епифанов прогуливался по двору, баюкая на перевязи забинтованную простреленную левую руку. Русские войска готовились Варшаву тогда оставить. Видя, как расстроился солдатик, цыганка уточнила: «Не скоро. Еще долго поживешь. Но ляжешь здесь».

Вспоминая ту цыганку, он всегда недоумевал. Из Царства Польского он тогда благополучно отступил вместе со своим полком. А пять лет спустя, весной 1920-го, спарывал со своей шинели такой же наугольник, что нарисовал по какому-то наитию, что ли, на своем танке этот славный русский парень-танкист. Вот уж чего Епифанов совершенно не ожидал увидеть четверть века спустя, так это добровольческий наугольник! Но он ничего не забыл. Тогда от промозглой набережной Новочеркасска в суматохе эвакуации полк – уже другой, из состава Белой армии генерала Деникина, – ушел на транспортах в Крым без них. Он их не судил – они на тот момент сделали все, что могли. Просто на войне так бывает. У них полностью закончились патроны. Город будто притих перед приходом красных. В мартовском воздухе прозвучала команда их последнего начальника не успевшей на погрузку пулеметной команды, штабс-капитана с нашивками за ранения на рукаве:

– Пулеметы и винтовки в воду, кокарды и погоны снять, шевроны спороть!

Убедившись, что все в точности исполнено, командир отдал последнее распоряжение:

– Разойдись!

Никто не двинулся с места. Повернувшись, штабс-капитан первым отошел за угол. Через три секунды треснул одинокий револьверный выстрел… Сколько ему было, тому штабс-капитану? Да, наверное, лет тридцать. Как и этому танкисту. А нашивок за ранения было штук десять, от кисти до локтя. За Великую войну и уже за Гражданскую. Епифанов это отчетливо тогда запомнил. На всю жизнь. Как и то, что выбор они свой делали добровольно. И от этого почти уже не могло стать страшным что-то еще в жизни. Да и в смерти, пожалуй, тоже…

В Польшу второй раз его занесло в том же 1920 году. Уже в составе наступавших на Вислу войск Рабоче-Крестьянской Красной армии. Он вспоминал цыганку, подсознательно, видимо, ожидая исполнения предсказания. Хоть и гнал прочь подобные мысли. Но и в тот раз он сумел выбраться. А сейчас… сейчас будет то, что должно быть. Теперь это он уже знал совершенно точно. И страха не было…