Андрей Воронин - Хранитель света

— Без базара, — ответил Паштет. — Долли, загоняй «Шаран»! Спроси у Серого, куда ставить, и загоняй.

Юрий отпустил такси за два квартала от дома и пошел пешком. Недавно прошел дождь, кроны лип на бульваре блестели, как лакированные. Чугунная решетка парка тоже блестела, и мокрый асфальт зернисто поблескивал, расплывчато отражая силуэты проносившихся в вихре грязных брызг автомобилей. Пахло прибитой пылью, зеленью, выхлопными газами и еще чем-то неуловимым, присущим только Москве. Безвыездно живя в городе, Юрий переставал замечать этот запах, но стоило ему отлучиться из Москвы хотя бы ненадолго, как по возвращении он мягко ударял в ноздри, будто говоря: ну, вот ты и дома.

«Ну, вот я и дома», — подумал Юрий, сворачивая с бульвара и привычно погружаясь в запутанный лабиринт старых пятиэтажек, заросших буйной зеленью дворов, проездов, скамеечек с неизменными старушками, бельевых веревок, обреченных на снос, но так и не снесенных железных гаражей, трансформаторных будок, детских качелей, покосившихся беседок и вросших в землю песочниц. Он шел, привычно отмечая знакомые детали и фиксируя в памяти произошедшие за время его отсутствия перемены. Старый «Москвич» на спущенных шинах, с радужными от времени стеклами и облезлыми грязно-зелеными бортами совсем врос в асфальт, через решетку радиатора пробился какой-то наглый сорняк; от помойки все так же разит тухлятиной, и даже баки в кирпичной загородке как будто те же, что и раньше, зато на стене старой котельной прибавилось надписей. Раньше писали мелом: «Оля + Коля = любовь» или, к примеру, «Юра — дурак», а теперь перешли на аэрозольные баллончики и пишут все больше не по-русски. Называется это дело «граффити», и получается иногда очень даже ничего… А вон и дядя Саша — совсем седой, пузатый, в неизменной майке без рукавов и, как всегда, с озабоченным видом ходит вокруг своей «Волги», словно исполняет ритуальный танец. Как будто, если описать вокруг этой колымаги определенное количество кругов, она заведется и поедет… Но терпения на то, чтобы сделать столько кругов, сколько надо, у дяди Саши вечно не хватает, он вооружается рожковым ключом и лезет под капот, как укротитель в пасть крокодила, и, как всегда, ничего у него не получается — «Волга» совсем старенькая и едет крайне неохотно.

— Здравствуйте, дядя Саша, — сказал Юрий, проходя мимо. — Что, опять не заводится?

Дядя Саша вынырнул из-под капота и, близоруко щурясь, всмотрелся в Юрия.

— А, Юрик, привет! Не заводится, зараза упрямая! Даже не знаю, что с ней делать.

— В утиль сдайте, — искренне посоветовал Юрий.

— Экий ты быстрый — в утиль! А другую кто мне купит — ты? Нет, она у меня еще побегает! Машина-то — зверь! Ты посмотри, железо какое! На ней же гвозди ровнять можно! Она еще меня переживет!

— Боже сохрани, — сказал Юрий и от нечего делать заглянул под капот. — Лучше уж вы ее.

— Это вряд ли, — авторитетно заявил дядя Саша. — В гроб она меня загонит, это факт.

Под капотом было грязно и очень просторно, хоть на ночлег устраивайся. Некоторое время Юрий пытался сообразить, чего тут не хватает, а потом вспомнил, что это не «Мерседес», а «Волга», и озадаченно покрутил головой: надо же, отвык!

— Где это тебя так разукрасили? — спросил дядя Саша. — Опять подрался?

— Споткнулся, — сказал Юрий, попрощался с дядей Сашей и пошел дальше.

Возле самого подъезда его окликнул знакомый голос. Голос этот, довольно пропитый, раздался, как обычно, из кустов сирени, за которыми прятался незаметный с дороги столик, давным-давно облюбованный доминошниками. Там, в вечной прохладной тени, от рассвета до заката стучали костяшки домино, раздавались азартные вопли игроков и болельщиков да порой украдкой звякало стекло и булькала жидкость — укрывшись за сиренью от недремлющего ока своих законных половин, мужики попивали портвейн, по русской традиции занюхивая это дело рукавом.

Юрий вздохнул и вполголоса пробормотал: «Черт бы тебя побрал!» Впрочем, ему вспомнилось, как неделю назад он готов был отдать все на свете, лишь бы посидеть вечерок в компании Сереги Веригина, которому и принадлежал окликнувший его голос. Он остановился и обернулся.

Серега спешил ему навстречу, красный, лохматый и встопорщенный. На носу у него багровела свежая царапина, придававшая Сереге какой-то несолидный, вздорный вид. При всем при том красная его физиономия выражала радость, и Юрий знал, что радость эта искренняя. Серега полагал себя великим психологом и знатоком жизни, но все его хитрости обыкновенно были видны невооруженным глазом, из-за чего Юрий давно постановил для себя считать Серегу человеком безвредным.