Андрей Воронин - Хранитель света

— Скажи ты, какие крокодилы! — вынес он свой вердикт. — Немудрено, что у них рождаемость падает. Вырождающаяся нация! А почему? Потому что в равноправие заигрались! Смотришь на бабу и не понимаешь: то ли это баба, то ли мужик зачем-то в платье нарядился, то ли и вовсе какая-нибудь лошадь из цирка сбежала… На такую без литра водки не залезешь. А какие могут быть дети после литра водки? Так, в лучшем случае дауны какие-нибудь. Или вовсе импотенты… Твоя-то как?

Паштет ждал этого вопроса, но он все равно застал его врасплох. Говорить о жене с Хохлом ему не хотелось — тот слишком много про нее знал.

— Спасибо, — сказал он, глядя в сторону. — Более или менее.

— Так более или менее? — не удовлетворившись этим уклончивым ответом, спросил Хохол.

— А ты сам подумай, — резко ответил Паштет, — как она себя может чувствовать, встретив этого урода? Да еще и с другой бабой, с головы до ног в шоколаде…

— М-да, — морща широкое лицо, неопределенно произнес Хохол. — Дела… Ты прости, брателло, не в обиду, но я все равно не догоняю, что ты в ней нашел. Пожалел, что ли? Так бабу пожалеть — не грех. Жениться-то зачем?

Паштет почувствовал, как каменеет, стягиваясь в непроницаемую маску, лицо.

— Слушай, брат, — сказал он, с трудом разжав сведенные злобой челюсти, — давай не будем, ладно? Зачем нам этот гнилой базар? В конце концов, это мое дело. У каждого свои заморочки.

— Да не кипятись ты! — успокоил Хохол. — К вечеру будем на месте, а там… Знаешь, как собак стригут? За хвост и об забор…

— Она просила не убивать эту сволочь, — сказал Паштет. — И я пообещал его не трогать, — добавил он, помолчав.

— А! — воскликнул Хохол. — Так мы приехали просто погрозить ему пальчиком? Типа, ай-яй-яй, бяка, разве ж можно девочек обижать? Такой большой, а не понимает… Так, что ли?

Паштет уклончиво пожал плечами.

— Ну, тебе-то я не командир. В конце концов, тебе он должен больше. Я сказал, что не буду его трогать, а защищать его я не подписывался.

Хохол хмыкнул.

— Соображаешь, — похвалил он. — Да, бабы, бабы… Черт их разберет, что у них в голове творится! Не убивай… С чего бы это? Я бы на твоем месте задумался. Может, она его до сих пор не забыла?

— Такое забудешь, — сказал Паштет.

— Да я не про то! Может, она его до сих пор того, этого… Ну, ты понял.

Паштет не ответил. Об этом он уже думал. Всю дорогу только об этом и думал, но ни до чего путного так и не додумался. Паштет действительно боялся, что его жена в глубине души все еще любит этого подонка — как бишь его, Юрченко, что ли? Его, Паштета, уважает за все, что он для нее сделал, а Юрченко любит, несмотря на то что тот сделал с ней…

Для начала он оставил ее без крыши над головой, по миру пустил, а под занавес сбежал, бросив ее на верную и мучительную смерть. Ему ведь русским языком было сказано: попробуешь свалить, и твоей королеве каюк. А он все это выслушал и в тот же вечер слинял в неизвестном направлении, сучий потрох… И она осталась без гроша за душой, зато с его пащенком под сердцем — она, бывшая королева Дениса Юрченко, а ныне любимая жена Павла Пережогина по кличке Паштет. И даже когда к ней пришли спрашивать, куда подевался ее любимый Дэн, — подкатили на «Хаммере» и сразу, с порога, вынули стволы и перья, — даже тогда она не сразу поняла, в чем дело, а когда поняла — не поверила.

Паштет не знал, что чувствовали братки, которых прислал к ней Хохол. Может, им и было ее жалко, но действовали они в полном соответствии с полученной инструкцией и даже снимали весь процесс видеокамерой, как и было обещано Денису Юрченко. Хохол в это время сидел в машине — дожидался Паштета, а тот задержался в поликлинике, меняя повязку на черепе, который Юрченко чуть не проломил своим кирпичом. Эта задержка стоила королеве ее еще не рожденного ребенка — после ударов ногами в живот, нанесенных просто для того, чтобы попугать, у нее начались преждевременные роды. Паштет подоспел в самый интересный момент, поглядел на корчащуюся на полу в луже крови девчонку, обвел взглядом убогую комнатушку, вместе с Хохлом выслушал доклад братков и принял решение — как всегда, быстро и бесповоротно. Было с первого взгляда ясно, что Юрченко не вернется и денег не отдаст, даже если с его королевы живьем сдерут кожу, и было ясно, что девчонка тут ни при чем. Ей и без Хохловой братвы досталось.

Словом, поначалу Паштет ее действительно пожалел. Пожалел, притормозил Хохла с братвой, надавив на них всей мощью своего московского авторитета и статусом дорогого гостя, и лично отвез в ближайший роддом на «Хаммере» Хохла, чем последний остался очень недоволен — пожалел, толстая морда, кожаной обивки. В больнице он сунул кому надо на лапу и пригрозил, если что, наизнанку вывернуть — всех, начиная с главврача и кончая последней санитаркой. Днепропетровск — город большой, народ там жил тертый, многое повидавший и хорошо понимавший, чьи слова следует принимать во внимание, а чьи нет. К словам Паштета в роддоме прислушались, сделали, что могли, но ребенка спасти все равно не удалось — родился он мертвым, со страшно деформированной головкой, на которую, видно, пришелся один из тех ударов ногой.