Андрей Воронин - Хранитель света

Заспанный голос Хохла неприветливо поинтересовался, есть ли у него часы и если есть, то умеет ли он определять по ним время.

— Слышишь, Хохол, — сказал ему Паштет, игнорируя этот риторический вопрос, — крестник твой объявился. Да-да, тот самый фраерок с кирпичом. В Европе оттягивается, понял? Ты как, примешь участие?

— Без базара, — сразу проснувшись, ответил Хохол.

— Тогда жду тебя здесь, — сказал Паштет. — Только ты, это… В общем, на хату ко мне не суйся, ладно? Не в падлу, брателло, ты же понимаешь…

— Понимаю, — сказал Хохол. — То есть ни хрена я в этом не понимаю, но тебе виднее.

— Без обид, брат, ладно? — снова попросил Паштет.

Просить и унижаться он не привык, но готов был в буквальном смысле лизать Хохлу, бывшему работодателю Дениса Юрченко, сапоги, лишь бы тот не являлся к нему домой и не светил своей харей перед его женой.

Они договорились о встрече, и Паштет прервал связь, чувствуя, что сделал большое, нужное дело — едва ли не самое большое и нужное из всех, какие ему приходилось когда-либо делать.

Даша загнала машину в тень придорожных деревьев и выключила двигатель.

— Выход есть всегда, — заявила она в наступившей тишине.

Дэн скептически покосился на нее и промолчал. Может, выход из сложившейся ситуации и существовал, но Дэн его не видел, хотя смотрел очень пристально и был, казалось бы, недурным специалистом в таком сложном деле, как поиск разнообразных, порой незаметных для глаза лазеек. А раз так, то и необходимости принимать участие в пустопорожней болтовне по поводу каких-то там выходов он тоже не видел. Даша болтала чепуху просто потому, что ей было трудно пережить свое поражение: она, дочка банкира, выросшая в тепличных условиях принцесса, считала, наверное, что, стоит ей только посильнее топнуть ножкой, как любое поражение немедля превратится в триумф.

Он подавил невольный вздох. Ему было непонятно, зачем они остановились, — неужели только для того, чтобы еще раз обсудить то, что не нуждалось в обсуждениях? «Пусть выговорится, — решил он. — Так ей будет легче смириться с неизбежным. Да что с ней будет! Погрустит месячишко о своем ненаглядном Дэне, а потом утешится с каким-нибудь будущим адвокатом или политиком… О том, каково мне, она даже и не думает. Дура! — с внезапным озлоблением подумал он. — Что это за дочь, которая не может вытянуть из любящего папаши несчастные двадцать тысяч? Будто нарочно завалила все дело… А может, и вправду нарочно?»

Он понимал, что несправедлив к Даше, но от сознания собственного бессилия раздражение не проходило, а, напротив, усиливалось. С деньгами было хорошо, а без денег стало плохо, и с каждым днем, с каждым часом становилось все хуже и хуже. Даже Дашины полные губы, высокая грудь и стройные ноги уже не возбуждали его так, как раньше. Любовное безумие минувшей ночи теперь казалось ему последней вспышкой догоревшего костра. Все вокруг словно подернулось серым пеплом; костер любви требовал топлива, а топливо кончилось.

— Ты дуешься, как ребенок, которому не дали перед обедом конфетку, — чутко уловив его настроение, сказала Даша.

— Я не дуюсь, — вяло возразил он. — Просто говорить не о чем. Вот ты говоришь: выход есть всегда.

Да, я согласен, выход есть. Неприметная такая дверца с надписью «Выход». Открывай и иди на все четыре стороны…

— То есть ты намерен уйти? — спросила Даша.

Дэн повернул голову и посмотрел на нее. Даша глядела прямо перед собой и кусала губы. Женских слез Денис не любил и потому решил аккуратно вырулить из ситуации.

— Глупенькая, — сказал он таким фальшивым голосом, что самому стало противно. — Посмотри в зеркало. Как же можно от тебя уйти? Только о моих желаниях в данном случае никто не спрашивает.

— Я спрашиваю, — по-прежнему глядя перед собой и судорожно сжимая обтянутый губчатой резиной обод руля, сказала Даша.

— А я тебе отвечаю, что хотел бы провести с тобой всю оставшуюся жизнь. Но вся жизнь, Дарья, — это очень долго. Ты ведь, если разобраться, по-настоящему жить еще и не начинала. Так какое я имею право портить ее тебе в самом начале?

Денис повернулся к ней на сиденье, протянул руку и коснулся кончиками пальцев ее волос. Волосы были шелковистые, чисто вымытые, и даже на расстоянии пахли дорогим шампунем. Даша сердито отдернула голову.

— Дарья, — сказал Дэн, — ты же умный человек и должна, по идее, знать, что любовь — это просто буйство гормонов в молодом организме. Рано или поздно она проходит, и на первый план выступают другие вещи, в том числе, увы, и быт. А какой у нас с тобой может быть быт? Что я, безработный нелегал, смогу тебе дать? Да того, что нас с тобой ожидает, никакая любовь не выдержит. Работать ни ты, ни я по-настоящему не умеем. Что же нам — воровать идти? Пойми ты, наконец, Христа ради, что я тебя люблю и желаю тебе только добра. Ну не хочу я, чтобы ты меня возненавидела через полгода! Ведь ничего же потом не вернешь, ничего! Спохватишься, да поздно будет. Побежишь со слезами к папочке, а он тебе скажет, как муравей стрекозе: дескать, поди попляши!