Андрей Воронин - Хранитель света

Стеклянные двери терминала разъехались перед ней, как показалось Паштету, с угодливой поспешностью. Это было, конечно, невозможно: оборудованный фотоэлементами электрический механизм дверей был слишком примитивен, чтобы по достоинству оценить совершенство, которое вошло в поле зрения его электронных гляделок. Но Паштету почудилось, что даже двери, если бы могли, склонились бы перед ней в почтительном поклоне.

По сравнению с кондиционированной прохладой терминала на улице было жарко, как в натопленной финской бане. Простоявшая на солнцепеке четверть часа машина успела основательно раскалиться, и из открытой дверцы шибануло сухим жаром, как из печки. Паштет врубил кондиционер и только после этого поставил чемоданы в багажник. Они немного постояли, давая кондиционеру понизить температуру в салоне до приемлемого уровня. Паштет закурил. Он терялся в догадках по поводу того, что же все-таки стряслось с нею там, в этой чертовой Европе, куда он так опрометчиво отпустил ее одну, но от расспросов воздерживался, зная, что лишь впустую потратит время: она обещала все рассказать дома, а слово у нее было тверже алмаза.

Поэтому, стоя у машины и дожидаясь, они перебрасывались фразами — о погоде, о перелете, о знакомых и прочей ничего не значащей ерунде. Паштет поднатужился и рассказал анекдот — вполне приличный, без матерщины и физиологии, — и она с готовностью рассмеялась в нужном месте, но у Паштета опять сложилось впечатление, что думала она в это время о чем-то другом.

Когда они сели наконец в машину и Паштет плавно тронул свою ненаглядную «американочку» с места, на обочине справа опять нарисовался давешний мент. Он отдал машине честь; смотрел ментяра при этом не на машину и даже не на Паштета, а на его жену. Это было вполне обычное дело, Паштет к такому давно привык и перестал реагировать: все без исключения мужики, независимо от возраста и общественного положения, при виде его жены принимали охотничью стойку. Он никак не мог понять, в чем тут дело. Ну, красивая, не без того, но все-таки не до умопомрачения; ну, стройная, ну, хорошо одета… Так разве мало на свете красивых, хорошо одетых баб со стройными фигурами? Стоило Паштету, вот как сейчас, всерьез об этом задуматься, как откуда-то из глубин памяти всплывало полузнакомое словечко «аура». Черт его знает, что оно в точности означало, но, сидя рядом с женой в пахнущем натуральной кожей салоне своего «Шевроле», Пережогин физически ощущал исходившее от нее мягкое, приятное тепло, как будто она и впрямь испускала какие-то неведомые науке целительные лучи.

Тепло это, особенную эту ауру, Паштету посчастливилось уловить уже при самой первой встрече, хотя тогда, два года назад, ни о какой любви, а тем более женитьбе речи не было. И действовал он тогда по наитию, вопреки ситуации, мнению окружающих и собственному здравому смыслу, будто его кто-то на веревочке вел.

Дома жена сразу вручила ему видеокассету с записью своих дорожных впечатлений.

— Я в душ, — сказала она, — а ты посмотри пока, ладно?

Спорить Паштет не стал. Ему самому не терпелось узнать, что там, на этой кассете, такого необычного, из-за чего его супруга вернулась домой сама не своя. Она отлично держалась, но он-то знал ее не первый год и видел, что ее что-то грызет, гложет изнутри и что прежнего покоя дома не будет, пока он с этим не разберется. Ведь не зря же, наверное, она так настойчиво совала ему эту кассету! Вообще-то, жаловаться и просить помощи она не привыкла. Но ее мягкая настойчивость была красноречивее любых просьб, а значит, там, на кассете, и впрямь было что-то экстраординарное.

Поэтому, как только со стороны ванной послышался щелчок задвижки, Паштет толкнул кассету в приемную щель видеомагнитофона и повалился в глубокое кресло. Смотреть, наверное, следовало внимательно, и он смотрел во все глаза, но не видел ничего заслуживающего внимания. На экране было то, что и должно было там быть: гранитные мостовые, оштукатуренные стены, черепичные крыши, какие-то статуи, фонтаны, совершенно посторонние рожи — множество рож и ни одной знакомой… Паштет узнал Триумфальную арку — точь-в-точь как в Москве, на Кутузовском, узнал Эйфелеву башню; ну и что с того? Это ж надо быть последним отморозком, чтобы их не узнать…

Дальше пошла и вовсе какая-то чепуха — интимная жизнь горожан. Какая-то парочка, забыв про стыд, целовалась взасос при всем честном народе, сидя в черном спортивном «БМВ» с откинутым верхом на фоне все той же Эйфелевой башни. Целовались они чертовски долго, минуты три, наверное, и, пока продолжалась эта сценка, Паштет слазил в бар, налил себе вискаря, закурил и вернулся в кресло.