Альгерд Бахаревич - Белая муха, убийца мужчин

«Например?» — сказал я нарочитым басом и снова сплюнул.

«Ну, насколько у тебя фантазии хватит. Да хотя бы «убивалка». Уже веселее, — и она повела плечами под своей белой шубкой. — Так кого ты представляешь? Признаешься — или так и будешь стоять и смотреть на меня, как манекен?»

Так и сказала: как манекен. Среди моих знакомых этим словом никто никогда не пользовался. И я смутился, нагнулся к своему ковру, но она не уходила, ожидая ответа. Ну, не мог же я сказать ей правду, что иногда представляю перед собой белый голый женский зад, по которому луплю своей «убивалкой» и не могу остановиться, не могу насытить свои бесстыжие глаза алыми узорами на прозрачной коже. Что иногда вспоминаю при этом, как, оставаясь один дома (о, это один дома… счастье маленького мизантропа), я брал карандаши, альбом для рисования, ложился голый на этот самый ковер и неумело рисовал женщин в непристойных позах и женщин в белых колготках, и тёрся об ворс, и с чувством вины вытирал извергнутое.

Пришлось ей соврать. А что, я уже не помню. Ведь это было давно. Задолго до всех кафе, женщин и замков.

О, это была очень странная и очень культурная девочка. И очень скоро мне пришлось в этом убедиться. Потому что мы начали встречаться каждый день — и вскоре уже не могли обходиться друг без друга.

Мне и в голову не приходило тогда называть её Босой.

«Так ты и правда хочешь знать, зачем всё это?» — спросила она, лаская свой Фаллический Символ.

Я кивнул.

«Как бы тебе объяснить… — сказала она снисходительно. — Считай это художественной акцией. Молодые художницы решили устроить пленэр в древнем замке — почему бы и нет? Директор не против. Как же там её звали? Галина Витольдовна, кажется».

И Босая рассмеялась, будто вспомнила что-то весёлое: кошку, комика, козляка в носу… «Ага, художественная, — мрачно ответил я. — Скажи ещё: театральная постановка. Здесь же живые люди вокруг… И ты — ты же взрослая женщина. Тебе же уже… Слушай, так не пойдет. Это всё плохо кончится, если ты не остановишься».

«“Ты”, “ты”, — рассердилась она. — Что ты всё обо мне? Спросил бы у Аленького Цветочка, например, зачем ей всё это. И чем закончится. У нас все равны, и каждая борется за своё. А ты… Ты как все они там, внизу… Решил, что я одна здесь командую».

«Но это так и есть. Иначе ты бы не сидела здесь, в башне, а стерегла нас или старушек там внизу, — сказал я, чувствуя в ней какую-то глубоко спрятанную слабость, в которой Босая не призналась бы даже под пытками. — Ну хорошо. Чего же хочет этот твой… Аленький Цветочек?»

«У неё все просто… — она задумалась и погладила черное дуло. — Просто они должны отпустить Жуту. Вот и всё. И тогда… Тогда мы потребуем у них что-то ещё. У меня так много претензий к вашему миру. И моя главная претензия — что в нём запрещено иметь претензии. Запрещено быть недовольной».

Я не мог отвести от неё глаз. В этот момент она показалась мне очень красивой — именно в этот момент, когда она так легко и презрительно, как настоящее насекомое, как всемогущая и неприступная Белая Муха, поднималась над здравым смыслом и разумом. Хотя на самом деле красивой её назвать было трудно: маленькая голова, острый нос, тонкие, слишком тонкие губы. И эти голые локти, которыми можно только упираться, выкарабкиваясь из назойливых троллейбусных объятий, которые только того и заслуживали, чтобы кусать их с досады. И эти большие круглые коленки, которые тоже хотелось кусать, как сочные яблоки. И наглый вид… Как бы она вела себя, если бы на ней не было этого слишком белого платья? О, она не сидела бы здесь хозяйкой положения — белой мухой в комнате, где на всё и всех наслано проклятье странного паралича.

Она поняла мой взгляд по-своему: «Только не говори, что ничего не слышал о Жуте… — быстро и злобно проговорила Босая. — Всё равно я не поверю».

Вздохнув, она взяла со стола Фаллический Символ и положила на свои облупленные от загара колени. И тогда мне стало понятно, что добром это всё не кончится. Что все мы влипли — и как бы мне ни было неуютно и страшно, придётся сделать выбор. Выбор между Законом и Замком. Когда-то эти слова значили одно и то же, но сегодня мир строится на взаимосключающих вещах и на неизбежном выборе, неизбежном даже для меня — а я целых пятнадцать лет избегал принимать какие-либо решения.

Конечно же, я слышал о Жуте. Но мне и в голову не могло прийти, что между той ужасной историей, Аленьким Цветочком и этой женщиной в слишком белом платье есть какая-то связь. Как и между другими историями, в которые трудно поверить, когда смотришь на мир через белые колготки, выдуманные тобой, чтобы не сойти с ума.