Александр Тамоников - По следу кровавого доктора

Павел запомнил жизнь в военном городке, который периодически обстреливали то буряты, то монголы, то белые казаки. Бесчисленные кавалерийские стычки с этим странным буддийско-бандитским войском. Барон Унгерн удрал в Монголию, где его арестовали свои же сподвижники. Партизанам Петра Ефимовича Щетинкина осталось лишь перебить этих благодетелей и отправить затосковавшего в Сибирский ревтрибунал.

Одним из тех людей, которые конвоировали Унгерна, был Виктор Андреевич Никольский. Позднее отец признавался, что его отношение к этому человеку было весьма неоднозначным. Конечно, он ненавидел этого бандита, классового врага, эксплуататора угнетенных трудящихся масс. Но вместе с тем уважал и даже побаивался. Причины этого Павел в те годы понять не мог. Слишком уж причудливыми были мировоззрение барона и дело, за которое он бился до самого конца.

Отчего умерла его мама? Не было причин, вроде простыла, билась в горячечном бреду, угасла за сорок восемь часов. Отец был бледен как смерть, замкнулся.

Люди поговаривали, что это дело рук бурятских шаманов, на которых опирался Унгерн. Они наказали товарища Никольского, и это еще цветочки.

Несколько лет после Гражданской войны они с отцом прожили в Забайкалье. Советская власть огнем и мечом строила там мирную справедливую жизнь через голод, страх, каторжный труд. Местные угнетенные массы при проклятом царизме неплохо себя чувствовали и практически не работали.

Когда большевики скинули с людей оковы многовекового рабства, трудиться стали все. Пахали как проклятые, по шестнадцать часов в сутки, за пайку хлеба, и хорошо, если на свободе.

Павлу казалось, что отец не старел, оставался все тем же, большим и усатым. А седина у него была всегда. Новосибирск, Саратов, Москва, снова Ленинград. Углы в казармах сменялись комнатами в общежитиях, те — приличными городскими квартирами с диковинными радиоточками, розетками и даже небольшим холодильным агрегатом американского производства, который отец добыл по знакомству. К ним тогда тянулись все соседи по лестничной клетке, просили на время пристроить продукты.

В тридцать седьмом прославленный герой Гражданской войны комдив Никольский был арестован. Ни один сосед не пришел, все попрятались, будто вымерли.

Павел тогда как раз оканчивал военное училище. Он тоже ждал ареста, но обошлось.

Отца расстреляли, но в тридцать девятом, когда на смену Ежову пришел Берия, посмертно реабилитировали, сняли вздорные обвинения в заговоре против руководства Ленинградского обкома ВКП(б).

К сороковому году молодой капитан Павел Никольский был чист, имел незапятнанную биографию и даже право на некие льготы.

Семейная жизнь с молодой женой оборвалась на четвертом месяце, когда последовало назначение на остров Сахалин, под нос к обнаглевшим японцам.

«Не поеду! — заявила новоиспеченная супруга. — Как вернешься, заходи».

Вера Павла в прекрасную половину человечества на этом как-то скисла. Вернулся он скоро, через три с половиной месяца. Неисповедимы пути красного офицера. Но эту выдру Никольский даже на порог не пустил, впервые в жизни высказал женщине все, что о ней думал. Больше он ни с кем свою судьбу не связывал, милые дамы менялись, как картинки в калейдоскопе.

В июне сорок первого он служил на западных рубежах, в хозяйстве генерала армии Дмитрия Павлова, позднее расстрелянного на скорую руку. Война оказалась полной неожиданностью не только для командующего округом. Не сам факт ее начала, а то, какой именно она оказалась.

В подкорку всего советского народа была крепко вбита уверенность в том, что Красная армия готова к решительным боям в Европе, к полному освобождению тамошнего пролетариата от ига фашистских и прочих эксплуататоров. Но первыми бить нельзя. Нужно дождаться, пока фашисты нанесут удар, быстро вытолкать их обратно за границу и с чистой совестью освобождать порабощенные народы.

А беда свалилась как снег на голову! Бежали до самой столицы, отдали все, что имели. Только к ноябрю сорок первого малость пришли в себя, стало что-то получаться.

Сумбурные мысли навеяли сон, тревожный, дерганый, но все же.

Утром загремели засовы, усилился накал переносной лампочки.

— Выходи, Никольский, пока ты еще майор! — Голос был знакомый, Павел насторожился, отбросил сон.

Человек, стоявший в проходе, посторонился, дал ему пройти. Павел неуверенно вышел в коридор. У него тут же закружилась голова, он схватился за решетку. Часовой неторопливо удалялся, бренча ключами.