Сергей Зверев - Бронебойный экипаж

— Не вижу! Не вижу ни хрена, — зло бормотал Логунов. — Откуда стреляли?

— Это была мина, Василий Иванович, — предположил Соколов. — Противопехотная. Не дай бог, ребята Позднякова тоже напоролись на мины. Могли же фашисты подходы заминировать? Непонятно зачем, но могли! А может, мина осталась здесь от прежних боев!

Выбежавший из леса немецкий офицер в шинели с автоматом в опущенной руке сильно прихрамывал и призывно махал рукой танку. Он стоял спиной к лесу, и никто в него не стрелял. Неужели разведчики всех перебили? Под ложечкой у Соколова засосало: только бы все получилось хорошо и без потерь. Ведь за этим же сюда и шли.

— Что там? — крикнул Соколов, высунувшись из люка, когда танк остановился на опушке. Афанасьев, несмотря на рану, штанина под шинелью была в крови, забрался на броню.

— Ушли, понимаешь, обстреляли нас из засады и ушли! Поздняков убит, трое ребят его ранены, бронемашину подбили. У них там мотоциклы были.

— Вы видели, снаряды вы видели?

— В том-то и дело, что видел. Мы им как снег на голову, они стрельбу открыли, в коляску мотоцикла положили снаряды и уехали. Мы один мотоцикл сбили, а пять уехали. У них на трех мотоциклах пулеметы стояли. Что мы могли сделать? А эта железка, — Афанасьев кивнул на бронемашину, — кажется, на старую мину напоролась. Так совпасть, а? Пятнадцатью минутами раньше, и мы бы их взяли! А Поздняков нервничал все время. Чувствовал смерть, наверное. Я замечал такое на фронте.

— Подождите, — Соколов вытащил карту из планшета и развернул на краю люка. — Мы сейчас вот… здесь?

— Да, вот поворот, вот от него метров пятьдесят углом опушка леса выходит. Мы вот здесь. А бой был вот тут, — Афанасьев ткнул ногтем в карту. — А вот лесная дорога, по которой они ушли. Не догнать нам на танке по лесу.

— А если вот так? — Соколов показал на просеку, обозначенную на топографической карте. — По шоссе до просеки, потом направо, и вот здесь мы сможем мотоциклы перехватить. У нас уже выбора нет, только раздолбать их из пушки вместе с нашими снарядами. Ответим потом перед начальством, если надо, а то и перед трибуналом, но дело сделаем.

— Давай, — с азартом сказал Афанасьев. — Если они сюда поехали, то им больше некуда деваться, только в Захарьино. А это уже за линией немецкой обороны. Гони, Соколов, давай, я здесь, на броне буду.

— Вы ранены! Оставайтесь, мы справимся.

— Да ладно тебе! Тоже мне, рана… У нас забота вон: на пяти мотоциклах реактивные снаряды от наших гвардейских минометов увозят к немцам. А ты про такую хреновину говоришь. Гони!

Афанасьев снял ремень и стал перетягивать ногу выше раны на бедре. Злость, азарт и горячее стремление выполнить приказ любой ценой заразили Соколова. Он кивнул и приказал гнать по шоссе.

Танк летел, покачиваясь на неровностях разбитой за время войны дороги, объезжая редкие воронки, которые немцы еще не успели засыпать. Соколов смотрел вперед, не спускаясь в башню, и инструктировал экипаж.

— Башня, готовьтесь стрелять осколочными на постоянном прицеле. Думаю, больше чем на 800 метров мы их не отпустим. Бабенко, по моей команде сворачиваем с шоссе на просеку.

— Там же пни могут быть, — отозвался механик-водитель. — Порвем гусеницы.

— Плевать, Семен Михайлович! Не в них дело. Если понадобится, то «семерку» нашу целиком не пожалею. Главное догнать и остановить, отбить снаряды, пока они до своих не доехали. Грош цена нашим гусеницам, если мы немцев упустим. Омаев, внимательно по курсу. Палец держишь на спусковом крючке. Готовься открыть огонь сразу. Прицел поставь на 600, по трассерам потом подкорректируешь.

— Есть, прицел на 600!

Кажется, экипаж тоже загорелся этой погоней. Слова командира, что он целиком «семерку» не пожалеет, лишь бы немцев догнать и остановить, были лучшим подтверждением серьезности ситуации. Каждый понимал, что столько пройдено, столько погибло людей, а теперь все зависит от них, от одного экипажа.

А ведь трудно будет «не пожалеть». Танк — железо, но за эти месяцы стал почти родным, как живое существо. И друг, и защитник, и много еще что можно про него сказать. Можно даже рассказать, как обычный танк, кажется, начал обретать человеческую душу. Только бы комиссар батальона не узнал о таких мыслях взводного командира! Соколов поморщился. Он знал, что некоторые бойцы перед атакой и просто в трудную минуту крестятся тайком. Спасет их это или нет, неизвестно. Может, просто вера нужна человеку с детства, что-то свое, что домом пахнет. Сельской церковью, в которую с бабкой или матерью ходили.