Сергей Зверев - Лобовая атака

– Да, – Бабенко вздохнул и отставил в сторону пустой котелок. Он зачерпнул кружкой из второго котелка горячего чаю и стал смотреть куда-то выше бруствера. – Ровесник века. Я на Гражданскую попал прямо из технического училища. Много нас тогда таких было, в форменных фуражках с ученической эмблемой. Кто к белым уходил, что греха таить, и такие были. А мы у красных. Знаете, даже форс какой-то у нас был. Не снимали эмблем училища с фуражек. Ни мы, ни те, кто к белым пошел. Кто-то офицерскую кокарду вставлял, конечно, но большинство – нет. Как-то старались показать, что и мы боремся за свое будущее, честь училища бережем. Да только по-разному берегли, разного хотели.

Все с удивлением слушали рассказ механика-водителя, изумляясь что этот добродушный дядька, оказывается, воевал четыре года в Гражданскую войну. И в пехоте воевал, и в саперных частях. И ранен был два раза. И с санитаркой в госпитале познакомился. Полюбили они друг друга, да только хотели конца войны дождаться, чтобы пожениться как положено. А перед самой выпиской она сказала Сенечке, что ребенок у нее от него будет. Только не успели они отношения оформить. Разбросало их снова. Пытался найти ее Бабенко, но не смог. Так и не женился до сих пор. И так странно при этом посмотрел Бабенко на командира, что Соколов подумал, не сына ли он напоминает Семену Михайловичу. Может, он так похож на ту девушку из госпиталя, что именно таким Бабенко своего, теперь уже взрослого сына, и представляет?

Молчавший во время разговора Омаев поднялся, отошел к краю окопа и снова стал смотреть в поле на подбитые танки, на трупы немецких солдат.

– Жалко парня, – кивнул на чеченца Бабенко. – Он ведь не просто воюет теперь, он мстит за свою Люду. Не сгорел бы сердцем.

Коля Бочкин поднялся, подошел к Омаеву и встал рядом. Они стояли молча, потом о чем-то стали разговаривать. Тихо, не слышно для других. Логунов покосился на друзей и шепнул:

– Есть у Николая девушка дома. Недавно сам признался. Ни мать, ни я не знали. А оказалось, есть.

Вторая атака тоже была отбита. Еще восемь танков и шесть бронетранспортеров задымили на поле перед высотой. Сумерки накрыли поле и отступивших в очередной раз немцев. Со стороны КП батальона то и дело стали взлетать осветительные ракеты. Не исключено, что немцы могут предпринять и ночную попытку овладеть высотой. Но ночь прошла спокойно. Высланные вперед дозоры боевого охранения тревоги не поднимали.

Блиндаж на второй линии обороны пополнился ранеными. Тела убитых относили назад, складывали в авиационные воронки. Железный ящик на столе у комбата наполнялся солдатскими книжками. В последнем бою погиб и старший политрук Васильев. В последнюю минуту он заменил убитого пулеметчика на фланге, когда рядом с пулеметной ячейкой уже не было живых бойцов. Под огнем врага он сумел добежать до пулемета и полчаса расстреливал подошедших близко к окопам немцев. И когда враг уже отступал, снаряд угодил точно в окоп. Изуродованный пулемет и тело мужественного политрука откопали бойцы.

Соколов собрал экипаж в блиндаже, когда стемнело. При свете масляной коптилки, которую соорудил Бабенко из использованной гильзы от снаряда, он смотрел в лица своих танкистов.

– У нас осталось мало снарядов, товарищи. Танк без боезапаса – уже не танк. На нем даже на таран не пойдешь, чтобы последним ударом брони уничтожить хоть еще один вражеский танк. У нас повреждена гусеница. Поэтому приказываю…

Лейтенант обвел взглядом танкистов. По глазам он понял, что все догадались о чем сейчас заговорит командир. Трудно решение, но неизбежное. Боевая машина не должна попасть в руки врага. Оружие должно или сражаться, убивать врага, или быть уничтожено.

– Последний снаряд должен быть выпущен во врага, последняя граната брошена в него. Последний, кто останется в живых, должен уничтожить «семерку», – Соколов поставил на стол бутылку с бензином. – Нужно только поджечь паклю на горлышке бутылки и разбить ее на воздухозаборнике двигателя. Все! Я хочу, чтобы все об этом помнили, товарищи.

– Даже если мы устоим до вечера и получим приказ отступить, – тихо сказал Бабенко, – «семерка» не сможет уйти.

– Мы обязаны это сделать, – так же тихо напомнил лейтенант и вышел из блиндажа.

На душе у него было муторно. Потери, потери. Продержаться еще день, может, они и выживут, но танк придется уничтожить. Да, им дадут другой, и они снова будут сражаться и бить врага, но «семерка»… Она стала им родной. С ней столько пройдено, на ней знаком каждый сварной шов, каждая царапина.