Евгений Сухов - Чужой своим не станет

– Ну, коли так, тогда пойдем. – Крякнув натужно, старик поднялся и, чуток согнув натруженную спину, распахнул дверь. – А унучку Полиной зовут.

Зашли в избу: не богатая, но и не бедная. Дощатый пол на лагах. У окна стол на козлах, рассчитанный на большую семью; у стены два широких топчана, служившие одновременно и скамьей, и кроватью; в углу сундук для одежды; под самым потолком, между печью и стеной, широкие полати, укрытые овчиной. В углу комнаты – небольшая кровать, застланная цветастым покрывалом, на ней, уткнувшись лицом в небольшую подушку, лежала худенькая девушка. Едва глянув на вошедших смершевцев, дивчина вновь уткнула зареванное личико в расшитую наволочку, горько переживая недавнюю беду.

Романцев присел на темный отполированный топчан, сколоченный из дубовых досок. Рядом осторожно опустился старик.

С минуту Тимофей молчал, пытаясь подобрать подходящие слова. Но они не находились, все сказанное могло прозвучать фальшиво, неискренне. Кто знает, как в дальнейшем у девоньки сложится. И не сосчитать, сколько вот таких девушек, пригожих, ласковых, милых, так и останутся пустоцветами, не дождавшись своего милого.

А девчушка-то ладная, вон какие глазища огромные!

– Полина, мы хотим тебе помочь, – наконец произнес Тимофей.

Девушка вновь посмотрела на Романцева – не глаза, а две большие надежды. Сдерживаемое горе прорвалось наружу горючими слезами, размазывая их ладошками по худенькому личику, спросила в отчаянии:

– Як жа вы мяне поможете?!

– Мы их найдем и накажем, – твердо пообещал Романцев.

Слова получились казенными, прозвучали сухо. Душевность, прятавшаяся у него внутри, никак не желала проявлять себя.

– Как же я могу вам поверить, кали яны у такую ж форму были одеты?

– Ты должна мне верить, Полина… Это были немецкие диверсанты. Они принесут людям еще немало горя, если мы их не разыщем. Вспомни, как они выглядели? Может, они между собой что-то говорили? Называли какие-то имена, клички?

Девушка неожиданно успокоилась. Присела на краешек кровати. Теперь она выглядела старше, наверное, оттого, что взвалила на свои худенькие плечи еще одно невыстраданное горе. Руки тоненькие, как у ребенка, в крупных серых глазах – житейский опыт, такой приходит только с прожитыми годами и испытывается скорбью.

– Таго, яки меня сильничал, Рыжим кличали, – произнесла Полина.

– Он и в самом деле был рыжим? – попытался уточнить Романцев.

– Няма, – отрицательно покачала головой Полина, – валасы у яго чорными были.

– А сколько ему было лет?

– Лет двадцать пять. Може, немного поболе.

– Внешне какой он?

– Высоки, трохи сутулы. Усмихауся увесь час, як будто бы яму весела было.

– Может, у него какие-то особые приметы были? – продолжал допытываться Тимофей. – Шрам, например, или ожог?

– У яго на правой ладони наколка была, – произнесла девушка.

– Что за наколка? – ухватился Романцев.

– Солнце с лучами… Яно як бы з-за гарызонта падымаецца. А немного выше лучей было написано «Север».

– Это уже кое-что, – одобрительно отозвался Тимофей. – Может, еще что-нибудь вспомнишь, это важно. Какая у него форма головы? Круглая или, может быть, вытянутая, как дыня. Какой нос, губы, брови, губы? Говори все, что вспомнишь! Важна любая деталь.

– Худой он был, щеки как будто внутрь рта ввалились. А на щеках морщины.

Открыв блокнот, Романцев быстро записывал.

– Еще что?

– Нос у яго был длинный, с гарбинкай. Какой-то няроуный, немного на одну сторону смотрит.

– Сломанный, значит. А подбородок, зубы?

Девушка хмурилась, воспоминания давались нелегко. На гладком высоком лбу отчетливо обозначилась тонкая морщинка.

– Подбородок… Узкий подбородок. Клинышком. А зубы дрэнныя, няроуныя, как будто бы пляшут.

– А кто называл его Рыжим?

– Другой, он немного пониже был, с оттопыренными ушами, он у Рыжего крынку с молоком взял. И выпил все! Нехристь!

– Уже хорошо. А как именно он сказал?

– Он спросил: «Рыжий, пошел комсомольскую свадьбу играть?» И все они рассмеялись.

Девушка успокоилась, смотрела прямо на Романцева. В ней, прожившей три года в оккупации, полыхал огонь мщения. Сколько же наберется таких вот девонек во всей Руси, жаждущих справедливости!

– А кто был третьим красноармейцем?

– С виду незаметный. Я даже не слышала, как он гутарит, – негромко произнесла девушка.

– Опиши его!

– Он был их постарше, ему лет тридцать пять будет. Он у самой двери стоял.

– А о «немцах» что можешь сказать?