Александр Афанасьев - Счастье волков

Вечером комиссару позвонил отец, попросил срочно приехать. Назим понимал, о чем пойдет разговор, и не хотел его, но и отказать отцу не мог. Для турка семья — святое.

Он думал, что дома будет Мустафа — он не хотел его видеть и вряд ли бы вынес разговор с ним, но Мустафы не было. Был его отец, уже постаревший, не похожий на того здоровяка, который возил их на Мраморное море, — но все же его отец. Была его мать. Она поставила на стол его любимое кушанье — фаршированные баклажаны и вышла. Женщина не должна вмешиваться в разговор мужчин.

В полном молчании они начали есть баклажаны, и в какой-то момент Назиму показалось, что в доме тоненько звенит комар. Хотя этого не могло быть.

— Ты поссорился с Мустафой, — прервал звон отец.

— Да.

— Но он твой брат.

— Да, он мой брат.

Комар продолжал звенеть.

— Ты не скажешь, что послужило причиной вашей ссоры?

— Спроси у него.

— Мустафа ничего не сказал.

— Значит, и я не буду.

Отец тяжело вздохнул и отложил вилку и нож. Аккуратно положил их по краям тарелки.

— Назим, послушай меня…

…

— Вам, вашему поколению жизнь кажется простой. В то время как она совсем не такова. И нашему поколению это известно лучше. Как ты думаешь, почему ты все еще комиссар?

— Я уже комиссар, отец. Это высокая должность.

— Да, но ты не замечал, что на тебя косятся, тебя избегают. Почему, как ты думаешь?

…

— Когда ты решил стать полицейским, я помог тебе, хотя мы с матерью не этого для тебя хотели…

— Отец…

— Не перебивай, дослушай до конца. Я обрадовался, когда ты поехал в Германию на стажировку. Но я так же обрадовался, когда Мустафа сказал мне, что он истинный мусульманин и имеет связи с очень большими людьми наверху. Он сказал, что может помочь и тебе, если ты этого захочешь. Если ты захочешь быть не просто комиссаром.

— Мне не нужна его помощь.

— Нужна. Ты и сам не понимаешь, как нужна. Когда я начинал в этом городе, я был совсем один. Кто я был такой? За мной не было влиятельных родственников, которые тебя не оставят в беде. У меня не было братьев. У меня никого не было. И я каждый день должен был делать выбор. Тебя пригласили на день рождения — а стоит ли принимать приглашение? Может, этот человек враг и, приняв приглашение, ты и сам попадешь под подозрение? А твой начальник? Может, он тайный коммунист или исламист и его распоряжения преступны. Но ты об этом не знаешь и не узнаешь, пока тебе об этом не скажет следователь.

…

— А вот у тебя есть брат. Родная кровь. Человек, который может тебе помочь. Почему ты не хочешь помириться с ним? Почему ты не хочешь принять его помощь? Если к власти придут сторонники европейского курса, ты поможешь ему. И он с благодарностью примет твою помощь. Почему вы ссоритесь?

Назим смотрел на отца и думал. Его отец был типичным турком, чье взросление пришлось на период диктатуры генерала Кенана Эврена. Восьмидесятые в Турции — это было время, когда надо было держать ухо востро, а язык за зубами. Это было время, когда надо было очень точно выдерживать дозировку. Надо было быть мусульманином, но не слишком. Если ты будешь ходить в мечеть слишком часто, заподозрят, что ты относишься к одной из радикальных мусульманских организаций, и тогда тебя схватит секретная полиция. Но если ты совсем не будешь ходить в мечеть, то кто-то может настучать на тебя, что ты коммунист. И тогда тебя тоже схватит секретная полиция. А стучали многие, потому что даже сейчас с работой плохо, а тогда и подавно было плохо.

Так, в страхе они учились верить. Верить, но не слишком…

И вот сейчас отец учит его быть таким же, как и он. Жить так же, как и он.

Бояться так же, как и он.

Он вдруг понял, почему ему так тягостен этот разговор. Потому что он не уважает своего отца. И раньше не особо уважал. А этот разговор лишил его последних остатков уважения.

Назим отодвинул тарелку и встал.

— Извини, отец. Но лучше мне уйти. Я полицейский и не могу говорить об этом. И Мустафе, чтоб ты знал, — помочь не смогу.

Бросив машину на одной из улиц, комиссар пошел на берег Босфора. Ему надо было подумать.

Ноги сами несли его к тому месту, где он был в последний раз с Али. Где он выпустил его руку и Али пропал навсегда…

Он часто спрашивал — Али, а как бы ты поступил? И не слышал ответа.

Стемнело. По берегам Босфора вспыхнули миллионы огней, красиво отражаясь в маслянистой воде пролива. Речные пароходики встали на прикол, потому что ночью они не ходят, ночью пролив открывают для больших судов. По обе стороны пролива — и на азиатском, и на европейском берегу — задорно веселилась молодежь, гуляли туристы, играла музыка. Чайки, успокоившись и наболтавшись за день, искали на крышах место для ночлега.