Владимир Моргунов - Крутой сюжет 1994, № 01

— Я отрежу ему уши и посажу на кол, а его выродков утоплю в отхожем месте. — После этих слов раздался оглушительный хохот.

— Это он-то потомок князей, ха-ха-ха. Когда горела его лачуга, приходилось подбрасывать дров — лачуга была совсем пустой и могла потухнуть, только драные циновки и несколько глиняных горшков…

Вдруг за домом раздался крик. Несколько солдат выбежали во двор, держа в руках факелы…

Судзуки наклонился к дымоходу.

— Они мертвы, господин… У одного сломана шея. У другого огромная вмятина на груди.

— Грязные собаки, ищите же его!

— Он где-то здесь. Я чувствую. Банзан, подними всех людей, проверь каждый куст. Усильте караул вокруг дома.

Факелы мелькали по всей деревне. Оттуда доносились крики и плач.

Нужно было что-то предпринять. Оставаться дальше здесь было опасно. Пока солдаты рыщут в округе, можно попытаться вырвать жало — достать Окату. Судзуки поднял голову и взглянул на усеянное звездами небо: «Простите меня, мои дети, моя покойная жена. Я не хочу проливать кровь, но у меня нет выбора. Чтобы отомстить за своих родителей, братьев и сестер, чтобы вызволить из беды моих мальчиков, я должен убивать. Пусть рука моя будет твердой, а сердце подобно камню». С этими словами Судзуки оторвался от кровли и, сделав сальто, очутился перед дверью в дом. Руки его сжимали рукоятку меча. Мгновение — и он выскользнул из ножен. Еще мгновение — и солдат, охранявший вход, так и не поняв, что произошло, упал с рассеченным животом. Тихо, по-кошачьи, Судзуки вошел в раскрытую дверь.

Вконец обессиленных мальчишек заперли в каком-то подвале, сыром и темном, с ворохом гнилой соломы в углу. По дороге старику стало плохо, и он упал. Братья пытались поднять его, но сил не хватало, да и руки были связаны. Самурай, видя, что старик не подымается, ударил его копьем. Так старого Сокаву и бросили, окровавленного, посреди дороги. Наверное, и мальчики не выдержали бы гонки на привязи за лошадьми, если бы не тренировки с отцом. Измученных, почти в бессознательном состоянии, их провели по окрестностям ночного города узенькими улочками вдоль торговых рядов. Эдо спал, редкие прохожие шарахались, увидев вооруженных всадников, тянущих за собой связанных юношей. Многочисленные лавки прочно закрывали на ночь, опасаясь разбойных людей. Их подвели к большому дому с темными окнами, окруженному высоким забором. Большим молотком, подвешенным у ворот, самурай, командовавший конвоем, стал громко, не церемонясь, стучать по дереву. Ворота открылись после того, как их оглядели в смотровое окошко. Их принял, судя по одежде, слуга, вооруженный коротким мечом. Пиная братьев, он провел их через большой, мощенный булыжником двор, по ступенькам длинного темного коридора в доме и затолкал в комнату с маленьким зарешеченным окошком под потолком.

Всю ночь мальчики спали, как убитые, не чувствуя саднивших, в кровь сбитых ног, затекших связанных запястий. Утром обитая железная дверь со скрипом отворилась, и на пороге показался давешний проводник. На вид ему было лет шестьдесят, но был он поджар и мускулист, а из-под седых косматых бровей поблескивали живые веселые глаза. На злодея он похож не был. Стражник достал из-за пояса нож и, подойдя к каждому брату, прорезал веревки. Затем также молча повернулся и вышел, задвинув со скрежетом дверной засов. Братья молча смотрели на закрывшуюся дверь. Первым нарушил молчание Ямото.

— Здесь, наверное, крысы водятся.

— А ты еще заплачь, — огрызнулся Кумата.

— Поесть бы, — прошептал Ямото и грустно посмотрел на Иокаву.

— Тихо, кто-то идет, — шикнул на братьев Иокава и настороженно посмотрел на дверь, потирая на запястьях рубцы от веревок.

Дверь вновь отворилась, и снова зашел бровастый. В руках он держал глиняную миску, до краев наполненную рисом, и кувшин. Поставив все это на пол, страж удалился. Ямото и Кумата рванулись к еде.

— Стойте, подождите, — вдруг сказал Иокава. Братья недоуменно посмотрели на него. Иокава стал разматывать пояс вокруг талии. С внутренней стороны к поясу было пришито множество мешочков и кармашков. Старший брат подошел к миске с рисом и стал что-то щепотками бросать туда.

— Травка?

— Да. Отец дал в дорогу.

После еды братья спали, как убитые, усталость и травка Иокавы сделали свое дело.

Их никто не трогал. Кроме бровастого стража, к ним никто не приходил. Так прошли три дня, потом еще столько же. Но все оставалось по-старому: утром и вечером плошка риса и кувшин воды. По нужде они ходили в деревянную бочку, которую раз в сутки в сопровождении бровастого один из братьев выносил и опорожнял в сливную яму во дворе. Это был единственный момент в их заключении, когда им было разрешено покидать место своего непонятного заточения. Выходя по очереди во двор, братья старались запомнить все, что можно было увидеть по дороге до ямы, а потом сообща обсудить планы побега: Иокава сразу сказал братьям, что здесь что-то нечисто. Их не отвели в городскую тюрьму. Раз. Старший брат загибал пальцы. Их держат взаперти и не пускают даже на прогулку. Два. Выводят только в сумерки, когда двор почти пустой. Три. Их сносно кормят: Четыре. И вот уже шесть дней, как к ним никто, кроме слуги, не приходит.