Александр Тамоников - Даманский. Огненные берега

— Все отлично, милая, — Павел встрепенулся, погладил жену. — Мы — люди коммуникабельные, ко всему привычные, прорвемся…

— У моей мамы двадцать восьмого февраля день рождения, — напомнила девушка. — А я даже не уверена, что смогу отправить ей поздравительную телеграмму… Сегодня какое число?

— Тридцатое февраля, — буркнул Павел. Отношения с тещей не складывались с самого начала. Они не ссорились, не ругались, но в ее присутствии у него начиналась необъяснимая чесотка, возникало желание развеять свой прах. И за всем этим с невыразимой печалью наблюдал тесть — хороший, в общем-то, мужчина, но сильно придавленный каблуком.

— Как тридцатое? — Настины глаза округлились от ужаса, забегали. Потом дошло: — Ты меня разыгрываешь! Не бывает такой даты! Двадцать девять — и то редко!

Она шутливо ударила его кулачками. Он засмеялся, привлек ее к себе, нежно поцеловал. Она сопротивлялась для вида — люди же увидят. Мало тебе? Он запер дверь на защелку и продолжил начатое. Сопротивление слабело, Настя бормотала больше для порядка, мол, нашел время, мы тут не одни. Оставьте меня в покое, товарищ лейтенант! Ладно, победил, я сама это сниму. Да, только это, на большее не рассчитывай…

Потом она уснула, свернувшись калачиком. Он посидел немного, укрыл ее казенным одеялом, стал карабкаться на свою полку. Сон сморил почти мгновенно. Несколько раз он просыпался и снова засыпал. Поезд трясся, потом вдруг замирал, дергался, гремели сцепки.

Они едва не проспали! Вернее, проспали, все на свете проспали! Ведь предупреждали же проводника!

Павел очнулся от долбежки в дверь. Поезд стоял, за окном — темно, лишь рассыпанный тусклый свет от фонаря на перроне.

— Эй, молодые люди, Бикиновка! — кричал проводник. — Вы чего там заперлись? Спите, что ли? Через минуту отправление!

Павел кубарем скатился с верхней полки. Какого черта! Пять минут стоянка, и ту проспали. Нет ему прощения! Свет в купе почему-то не горел.

— Подъем! — он тряс стонущую Настю за плечо. — Хорош спать! Следующая станция Владивосток — нам туда не надо! Меня же на губу посадят за опоздание к месту службы!

— Ты почему грубишь? — возмущалась Настя, протирая глаза. — Это твоя служба, а не моя. Сам проспал, а на мне срываешься…

— Прости, любимая, — оправдывался он, метаясь по купе. — Просто дар вежливости потерял от страха. Бегом! Вытряхиваемся из этого чертова поезда! Потом проснемся!

Наспех одевшись, они схватили сумки и чемоданы и вывалились из купе. Настя ойкала — так нельзя, она наверняка что-то забыла! Он мысленно перебирал: деньги, документы, все самое ценное… Нет, ничего не забыли, за исключением недоеденного печенья и пачки сигарет, которую он сунул под полку с пружиной. Ничего, в багаже еще есть, поздно возвращаться…

Он волок пухлые чемоданы по едва освещенному проходу. Вечно эти женщины со своим барахлом. Ну, куда, скажите, столько набрала? Время — одиннадцать вечера, все в поезде спали, а кто выходил в Бикиновке, давно вышли. Проводник поторапливал — этому нерадивому работнику он бы тоже с удовольствием засветил в глаз! Ведь дважды предупреждал: разбуди!

Павел выбросил чемоданы на перрон — поезд уже дернулся, дрожь пробежала по составу. Ахнув, он слетел со ступеней, раскрыл объятия жене: прыгай! Настя, трепеща от страха, прыгнула прямо на него — шапка набекрень, шубка нараспашку. Какая срочная, черт возьми, эвакуация! Проводник насмешливо что-то кричал — да пошел он куда подальше! Как-то суматошно начиналась служба на Дальнем Востоке…

Вагоны медленно проплывали мимо, вот прошел последний, растаял в морозной дымке. Падал снег, дул холодный ветер. Настя дрожала, она еще не пришла в себя. Павел торопливо застегнул Настину шубейку на «рыбьем меху», нахлобучил ей шапку из норки, которую она донашивала после мамы, обмотал теплый шарф вокруг шеи. Стал приводить в порядок себя, попутно озирался. Пустой перрон. Единственный фонарь освещал затрапезную избушку вокзала. Ни души вокруг. Щербатый перрон, сугробы, мелкая ограда, за которой вырисовывались покатые крыши низеньких строений. За железнодорожным полотном возвышался лес — дальше цивилизация пропадала.

Павел обнял жену. Она дрожала.

— Как ты себя чувствуешь? — пошутил он.

— Не волнуйся, жить буду… Где мы?

— Станция Бикиновка… если проводник не пошутил. Средоточие мира, пара сотен человек населения, железнодорожные мастерские. До границы, а значит, и до заставы — порядка двенадцати верст.